Иной смысл
Шрифт:
«Четыре, пять…»
Следующим оказался опять Восьмой — но удар был только один.
«Пять и восемь или десять и пятнадцать», — вспомнил Стас. Ему полагается примерно в полтора раза больше ударов, чем остальным. Вот только сколько — восемь или пятнадцать?
Палач прошел вдоль шеренги, отвешивая каждому по одному удару, и вернулся к началу.
«Пятьдесят два, пятьдесят три, пятьдесят…»
На первом ударе он прихватил губу зубами. На втором — прокусил насквозь, горячее и соленое наполнило рот. На третьем едва сдержал
Пока исполнитель наказаний обрабатывал остальных, Стас повис в наручниках, не в силах держаться на ногах.
— Стой. Держись. Не расслабляйся. Считай. — Монотонный шепот Восьмого выдернул юношу почти что из обморока. — Иначе будет хуже.
На своем четвертом ударе Стас замычал от боли, а когда палач сделал шаг к следующему, снова обвис.
— Стой. Держись.
«Сто двадцать восемь, сто двадцать девять, сто сорок… нет, сто тридцать».
Пять.
Шесть.
Семь.
Он уже не пытался сдерживать крик. На лопатке лопнула кожа, кровь текла по спине липкими струйками, а Стас дрожал от ужаса и боли и готов был на все что угодно, лишь бы его убили прямо здесь и сейчас… Он никогда не думал, что боль настолько испугает его, он никогда не знал, что она бывает столь нестерпима…
Восемь.
Девять.
Еще один… или шесть. В любом случае больше половины позади… но он больше и одного не выдержит.
Юноша не замечал, что остальные получили столько же, сколько и он, следовательно — его ждало пятнадцать ударов.
Десять.
Палач еще раз прошел вдоль всей шеренги, и Стас со стыдом понял, что, кроме него, кричал только Десятый, но куда тише и меньше. А потом экзекутор вернулся к нему.
Пять ударов подряд, обжигающая боль, невыносимость — Стас почти потерял сознание. Он даже не почувствовал окончания наказания.
Восьмой стоял молча, хоть и хотелось орать, срывая голос. Не за себя — за этого странного придурка, идиота, который зачем-то за него заступился, спас от свихнувшегося Четвертого и теперь за это расплачивался. Восьмой не испытывал таких сильных и ярких эмоций уже очень давно… может быть, даже никогда не испытывал. По крайней мере, в этой жизни.
Пять ударов подряд, без перерыва, дважды рассеченная кожа — это даже его, привычного к наказаниям, довело бы до стона. Мальчишка и так держался — помнится, Десятый заорал в первый раз уже на втором ударе. Сам Восьмой в первое наказание кнутом кричал с самого начала — ему не было разницы, что о нем подумают, а с криком переносить всегда легче.
Палач щелкнул пультом, деактивируя магнитные крепления. Седьмой рухнул на пол, как подкошенный. Восьмой тяжело вздохнул:
— Второй, помоги.
Вдвоем они легко дотащили нетяжелого парня до душа. Второй усадил Седьмого на пол, под прохладную воду, а Восьмой вернулся к исполнителю наказаний.
— Нужен регенерирующий обезболивающий гель.
— Обойдетесь.
— Он не сможет завтра работать. Я скажу начальнику смены, из-за чего.
Палач
— Пусть ваш старший барака подойдет. Ему дам.
Восьмой глубоко вдохнул. Только этого ему не хватало. Как будто мало ответственности за себя…
— Я — старший барака.
Стас очень смутно помнил, как его обмывали такой ласковой и приятной прохладной водой, как осторожно, стараясь не задеть раны, одевали, как вели в барак, до самой койки. Едва поняв, что теперь — можно, он попытался рухнуть на живот, уже не думая ни о каком ребре.
— Стой.
Он подчинился уже машинально, как до того машинально переставлял ноги. Кто-то снял с него рубашку и майку.
— Теперь ложись. На живот.
Спины коснулось что-то очень холодное, скользкое — он было дернулся, но через мгновение понял, что в этом участке боль чуть притупилась, и покорно вытянулся.
Ловкие пальцы нанесли гель на вспухшие багровые рубцы, тонким слоем смазали покрасневшую кожу, немного досталось и ободранным о наручники запястьям.
— Спи. Завтра будет сложно. Надо работать.
— Спасибо… — прошептал он, закрывая глаза.
Он не знал, сколько пролежал в мутно-кровавой пелене, сквозь которую доносились его собственные крики, свист кнута, звук удара, рассекающего кожу, и снова крики… Он пытался выбраться из этого густого киселя концентрированной боли, но липкое месиво — его собственный страх — не желало отпускать жертву.
Стас очнулся, когда все уже спали. Все, кроме того, кто сидел рядом.
— Пить?
Юноша кивнул. Во рту было сухо, будто бы он не пил уже несколько дней.
Восьмой поднял с пола бутылку, отвернул крышку.
— Пей.
— Спасибо…
— Не надо. Ты спас меня. Я в долгу.
— Все равно — спасибо.
— Пожалуйста. Теперь — спи. Я буду рядом.
— Тебе тоже завтра работать…
— Мне не привыкать. Спи.
Спорить дальше сил не было. Стас растянулся на койке, закрыл глаза. Что-то толкалось в голове, не давало уснуть, и он сосредоточился на этом чем-то, пытаясь понять, в чем дело. А когда понял — очень удивился.
— Меня зовут Стас, — еле слышно прошептал он.
И совсем не удивился, с трудом расслышав ответное:
— Игорь.
IV
Все, что кричало, должно замолчать —
Мешает узнать, как ты дышишь.
Олег никогда ничего не имел против взаимовыгодного сотрудничества. Он был готов ввязаться в рискованное предприятие ради кого-то, если этот кто-то был так или иначе ему дорог, вне зависимости от того, был бы это друг, или выгодный партнер, или полезный знакомый. Но Черканов ненавидел, когда кто-то пытался его использовать «втемную», вне зависимости от того, получил ли он сам какую-либо выгоду или нет.