Иной смысл
Шрифт:
Прикусив губу, Стас направился к дверям, на ходу зубами вытягивая из пачки сигарету. Прикурил, едва выйдя на улицу, — и тут же увидел, как сопровождавшие ту женщину люди рассаживаются по машинам. Она сама сгорбилась на скамейке, не вытирая слез, не сдерживая рыданий, не видя ничего вокруг. Стоявший рядом сын резко бросил какую-то фразу — женщина только помотала головой. Юноша сплюнул, развернулся и пошел к одной из машин. Спустя минуту потерявшая ребенка мать осталась одна.
Стас почувствовал, что сердце разрывается на части — от сострадания, от страха за несчастную,
«Леночка, родная моя, девочка моя любимая… Почему ты, почему этот нелюдь выбрал именно тебя? Маленькая моя девочка, ну почему же именно ты? Больно, пусто без тебя, холодно и незачем… Почему я отпустила тебя вечером к подруге? Почему именно тебя он выбрал? Господи, за что ты ее? Она же чистая, светлая, а он ее… а они ее сожгли, мою Леночку… Господи, да есть ли ты на самом деле, если допускаешь такое?..»
На негнущихся ногах Стас приблизился к скамейке, непрошеная, случайная считка продолжала рвать душу невыносимой мукой.
«Да как я смею жить, когда тебя нет, Леночка? Ты прости меня, глупую, слабую… Мы встретимся скоро, девочка моя… Очень скоро встретимся!»
Женщина стремительно вскочила, безумно огляделась. Ее взгляд упал на стремительно несущиеся по проспекту машины, и заплаканное лицо озарила пугающая радостная улыбка.
Холодная и в то же время — отчаянная решимость полоснула по нервам. Последние несколько метров Ветровский преодолел бегом.
— Постойте! — вскрикнул он, хватая осиротевшую мать за руку. — Подождите, пожалуйста!
Она удивленно и раздосадованно посмотрела на юношу, бывшего в этот миг единственной преградой к воссоединению с дочерью. А Стас, тяжело дыша, сжимал пальцами тонкую бледную кисть и не знал, не понимал, не чувствовал, что именно он должен сделать.
— Не делайте этого, пожалуйста, — пробормотал он, прекрасно осознавая, что это не те слова, неправильные, — сейчас она придет в себя, замкнется, вежливо и спокойно отошьет непонятно о чем говорящего парня, а потом придет домой и… кто знает, что именно она выберет? Ассортимент богатый: острое лезвие в теплой воде, или крепкая веревка на высоком турнике, сделанном для сына, или распахнутое настежь окно на седьмом этаже…
— Я не понимаю, о чем вы говорите, — осторожно сказала женщина и попыталась высвободить руку. Но юноша сжимал пальцы крепко, ровно настолько, чтобы не причинить ей боли, но и не позволить вырваться. — Да отпустите же меня!
— Да, конечно, простите, только прошу — выслушайте! — взмолился Ветровский, чувствуя, как поднимается холодная металлическая стена, чтобы вновь оградить его от чужих эмоций.
— Хорошо, я вас слушаю, но отпустите же меня!
Стас разжал пальцы, виновато отступил на шаг.
— Вы извините, что я так… я просто видел вас, и… Не знаю, не могу это объяснить нормально, просто… — Он сбивался, не в силах подобрать слова. — Я просто хотел попросить вас, чтобы вы не делали этого, — собравшись
— Я не понимаю…
Стена восстанавливалась с пугающей скоростью.
— О том, что вы собирались сделать, — сказал Стас, его взгляд стал жестким. — Вы смотрели на машины и думали, что они несутся с достаточной скоростью, чтобы удар был смертельным. Вы потеряли дочь и не хотите жить, считаете, что не имеете на это права. Я видел вашего сына и понимаю, что он вас не удержит — просто не захочет, такая мразь, как он…
— Молодой человек, вы говорите о моем сыне! — Она зло сощурилась, в глазах блеснула яростная, тигриная готовность защищать своего детеныша. — Будьте добры выбирать выражения, когда говорите о моем единственном сыне! — уже тише и спокойнее добавила женщина.
Стас не нашелся, что возразить. Нет, он мог сказать все, что думал о малолетнем эгоисте, но это ничего бы не дало. Материнская любовь слепа, и иногда это хорошо… жаль, что только иногда.
— Простите, я постараюсь быть корректнее, — проговорил он.
И тут до собеседницы дошло, о чем начал говорить этот странный юноша.
— Что вы имели в виду, говоря, что я смотрела на машины и думала… — начала она.
— Именно то, что сказал. Я не смогу ничего объяснить, но… вы обещали меня дослушать, — перебил ее Ветровский. — Вы хотите покончить с собой, я это знаю. Вы чувствуете себя никому не нужной, вы знаете, что сыну вы… не очень нужны, вы потеряли любимую дочь. Вы считаете, что на вас всем наплевать, никто не огорчится, если вас не станет, а вы воссоединитесь с дочерью. Просто скажите, я ведь прав.
Не отрывая завороженного взгляда от темно-карих глаз собеседника, она медленно кивнула — и словно бы в один миг лишилась последних сил. Опустила голову, устало осела на скамейку, пряча лицо в ладонях.
— Вы правы, — глухо произнесла женщина. — Вы правы. Да, я никому не нужна, сын меня не любит, моя дочь умерла — а я почему-то осталась жить. Это несправедливо, что я жива, когда Лены нет. И я хочу это исправить. И исправлю. Вы во всем правы. — Она говорила короткими, оборванными фразами, явно пытаясь сдержать рыдания. — Чего вы хотите?
— Я хочу только сказать, что нет людей, которые никому не нужны, — тихо ответил Стас, до боли стискивая кулаки — он вспомнил, как сам был уверен в собственной ненужности и как все изменилось после встречи с Вениамином Андреевичем. — Вы потеряли дочь… я не буду говорить, что понимаю, как это больно, потому что я не могу понять в полной мере, каково это, и никто, кто через такое не прошел, не сможет понять. Но совсем недавно я потерял своего отца, которого очень любил. И в какой-то степени я все же могу вас понять. Знаете, он не был мне родным. Он взял меня с улицы, голодного, озлобленного, малолетнего наркомана и бандита. Он сделал мне документы, он усыновил меня, помог поступить в институт, он… он научил меня быть человеком. А потом его убили. Пока я не встретил его, я тоже был уверен, что никому не нужен, а теперь точно знаю — не бывает тех, кто никому не нужен, просто некоторые люди еще не нашли тех, кому они нужны.