Иной смысл

Вегашин Влад

А зря.

ТРЕТЬЯ ЧАСТЬ

I

Это не значит почти ничего,

Кроме того, что, возможно, я буду жить.

Его разбудила музыка.

Нет, не так.

Коста спал и слышал музыку. Странную, непривычную… или просто очень давно забытую. И правда, когда он в последний раз слушал музыку? Еще до трансформации, это точно, но насколько до? Несколько дней, месяцев или лет? Или он перестал слушать тогда, когда отказался от человеческого пути, выбрав путь зверя — в наихудшем

смысле этого слова? Нет, конечно же, бизнесмен Константин не отказывал себе и в эстетических удовольствиях, но никогда не слушал песен со словами, которые понимал. Итальянские оперы — пожалуйста. А вот русский рок, «металл», бардов и менестрелей — никогда. Его мутило от первых же звуков, а строчки, если он случайно вслушивался в них, вызывали головную боль. Слишком резким был контраст между тем, о чем пела такая музыка, и тем, что представлял собой он сам.

После трансформации уже не Константин — Коста сам лишил себя музыки. Как и любого, абсолютно любого времяпрепровождения, не несущего непосредственной практической пользы его делу, его служению, его искуплению. Он знал, что после Катастрофы почти исчезли рок-группы, музыканты-металлисты, барды, исполнители простой, незамысловатой, но наполненной глубочайшим смыслом авторской песни. Знал — но и только. Сам же забыл все то, что когда-то вызывало боль и омерзение, — он только после понял, что омерзение было направлено на самого себя, оттого и больно было нестерпимо.

А сейчас Косте снилась музыка, гитары и голос, сильный и гордый. Сначала — тихий перезвон струн, спокойная мелодия, задевающая что-то более глубокое, чем можно предположить, и негромкий голос:

Где предел, за которым все можно понять и прозреть? Жизнь бросала тебя и слепая не трогала смерть… Так захочется встать в перекрестье лучей, в круге света, Чтобы ввысь подняла, закружила небес глубина…

А потом — резкий, но гармоничный переход: жесткие гитарные риффы, четкий ритм баса — и снова голос, голос, и слова:

Снова Будет Плыть за рассветом рассвет… Сколько еще Будет Жить в тебе мир, которого нет? Но молчанье в ответ… лишь молчанье в ответ.

Больше всего Коста не хотел просыпаться. Музыка рвала душу, боль выжигала изнутри, хотелось упасть на колени, сжаться в комочек и кричать, кричать от невыносимой муки осознания утраченного, выброшенного, ставшего ненужным, но не переставшего при этом быть жизненно необходимым. Но эту боль требовалось выдержать, пережить и вновь подняться — уже свободным. Помнящим.

Крылатый открыл глаза.

Музыка не стала тише — наоборот, во сне, перешедшем в явь, она казалась громче и отчетливее. Коста повернул голову в сторону источника звука — и отчего-то совершенно не удивился, увидев знакомую фигуру в белом плаще и непроницаемо-черных очках.

Наверное, нужно было поздороваться, но — прерывать песню?

Гонит ветер осенний листвы умирающей медь, Замолчала душа и не хочет ни плакать, ни петь… О

бетонные стены домов разбивается твой крик. От желанья уйти до желанья остаться — лишь миг… [17]

17

Валерий Кипелов. «На грани».

Эрик сидел на подоконнике, рамы были широко распахнуты. Невидимый, но ощущаемый взгляд Палача был устремлен в золотые и необычно-темные, багрянистые всполохи рассвета. Коста остро чувствовал присутствие живого человека в его обиталище, где многие годы не было никого, кроме хозяина. Эрик находился здесь, полностью физический и реальный — и в то же время находился где-то невероятно далеко отсюда, там, куда самому Косте никогда не будет дороги.

На мгновение подумалось, что Палачу, быть может, тоже заказан путь в это неведомое, прекрасное далеко и оказаться там он может только так, замерев недвижно на подоконнике и глядя в живой рассвет чужой и равнодушной Терры.

Поймав себя на столь странной и даже в чем-то еретической мысли, Крылатый немедленно ее отогнал. Палач — это Палач. Его логику смертному, пусть даже и такому, как Коста, — не понять. Его мысли и замыслы — терра инкогнита для тех, кто не приблизился к подобному уровню. Его мечты… нет, об этом не хотелось даже думать. Коста не мог предположить, о чем может мечтать существо такой силы, обладающее колоссальным опытом и прожившее не подлежащее осознанию число тысяч лет.

Крылатый не мог понять только одного: плеера. Зачем Эрику плеер, почему он слушает терранскую музыку, когда может слышать Гармонии Сфер?

Конечно, он никогда не решился бы спросить. А если бы решился — ответ его очень сильно удивил бы. В том случае, если бы Палач ответил.

Песня закончилась, смолкла мелодия. Крылатый почувствовал непреодолимое желание попросить оставить ему копии песен, но плеер Эрика был с той, другой Терры, где еще не забыли, как петь, и еще не научились использовать микрочипы в качестве карт памяти для плееров.

— Здравствуй, Коста, — произнес Палач, не оборачиваясь. Коснулся панели плеера, выключая его.

Крылатый на мгновение растерялся, не зная, что ответить. Потом поднялся, подошел к окну.

— Ты все еще не передумал. — Эрик не спрашивал, он утверждал. — Это хорошо. Я не хотел бы разочароваться в тебе.

— Я тоже. — Голос со сна был хриплым, Коста сам удивился его звучанию.

— Знаю. Иначе я бы не вернулся.

Несколько минут прошло в молчании. Эрик смотрел в гаснущий восток, где необычайное нежно-багряное зарево сменялось по-зимнему ослепительным голубым небом, по которому медленно поднимался ярко-золотой солнечный диск. Коста смотрел на Эрика, и белизна волос казалась ему не менее слепящей, чем солнце.

Светило поднялось над горизонтом, и молчание, до того казавшееся легким и свободным, стало сгущаться, липкой пленкой оседая на губах. Крылатый не смог выдерживать его долго.

— Закон все еще нужен этому миру? — негромко спросил он.

Палач помедлил, кивнул. И добавил:

— Но «закон» — это далеко не единственная ваша проблема. Я рассчитываю на то, что ты это понимаешь.

— Братство? — уточнил Коста.

— И Братство — тоже. Я не дам ответов, ты должен найти их сам. Они перед тобой, осталось только открыть глаза и увидеть.