Иноземец
Шрифт:
— У нас есть выражение «тот еще день».
— Что значит «тот еще день»?
— Когда ничего не работает.
— День сейчас или день потом?
Тут Чжейго была права. В языке атеви глаголы спрягаются по временам. Банитчи немного говорил на «мосфейском». Чжейго в языке была более скована.
— Нади Чжейго! Что вы ищете?
— Счетчик входов.
— Он считает, сколько раз сюда входили?
— Очень специфическим способом, нади Брен. Даже если работают профессионалы, то не надо думать, что не существует контрмер.
— Это не профессионалы. Они должны были зарегистрировать
— Люди должны хорошо себя вести. Разве они это делают всегда? Мы обязаны предполагать наихудшее.
Несложно догадаться, что работающие на айчжи убийцы должны быть очень бдительны и принимать такие меры предосторожности, о которых никто другой и не подумает, — просто потому, что они знают возможности своего ремесла от первой до последней. Надо только радоваться, твердил он себе, что они тут рядом и присматривают за мной.
Господи, хоть бы сегодня никто не вломился! Никакого желания проснуться среди ночи и обнаружить на ковре чье-то обугленное тело…
Но и самому оказаться застреленным или зарезанным в собственной постели тоже как-то не хочется. Ладно, будем надеяться, что атева, который совершил одну попытку, получил пулю, но унес ноги, может на вторую попытку не решиться. А если это был профессионал, то его наниматель мог пасть духом и отозвать его.
Мог.
Но рассчитывать именно на такой исход не приходится. Разумный человек не верит, что даст Бог, пронесет — просто можно почувствовать себя немного легче через несколько дней и надеяться, что этот ублюдок бросил свою затею, а не дожидается более удобной возможности.
— Профессионалу следовало бы сделать это получше, — сказал он Чжейго.
— Мы редко кого упускаем, когда ищем, — сказала Чжейго.
— Дождь был.
— Все равно, — сказала она.
Лучше бы она этого не говорила.
Банитчи вернулся к ужину, появился с двумя новыми слугами и тележкой с едой на троих.
— Алгини и Тано, — представил новую пару Банитчи.
Алгини и Тано поклонились с той степенью холодности, которая говорила, что это слуги из высших покоев, благодарю вас, привыкшие к более изысканным апартаментам.
— Я не сомневаюсь в Тайги и Мони, — пробормотал Брен, когда слуги вышли, оставив тележку.
— Алгини и Тано имеют допуск, — сказал Банитчи.
— Допуск… Вы взяли мою почту? Кто-то забрал мою почту.
— Я оставил ее в кабинете. Прошу прощения.
Вполне можно было попросить Банитчи сходить за ней. Можно было даже настоять, чтобы Банитчи вернулся за ней в кабинет. Но тогда ужин Банитчи остынет — а Банитчи пригласил себя и Чжейго поужинать в его комнате.
Он вздохнул и принес еще один стул. Чжейго принесла третий от боковой стены. Банитчи поднял крылья сервировочного столика и расставил тарелки — в основном вареные фрукты, щедро приправленные специями, и дичь из охотничьих угодий Нанчжирана. Атеви не разводят скот на мясо, во всяком случае атеви раги. Мосфейра закупала в тропиках, в Нисеби, далеко на юге, мясо, обработанное для длительного хранения — копченое, вяленое и консервированное, так что там не приходилось экономить и
А потому даже на Мосфейре со стороны пайдхи было бы политически неблагоразумно есть любое мясо, кроме дичи, да и то лишь в положенный сезон. Обрабатывать и сохранять мясо было коммерчески выгодно, но коммерческий подход к лишению животных жизни был не кабиу, не «в духе хорошего традиционного примера». А двор айчжи обязан быть кабиу. Очень кабиу.
И соблюдение этого правила изысканности было — как не раз подчеркивал Табини, с особым удовлетворением меняя стол по сезону, — экологически оправданной практикой, вроде уборки урожая. А такое пайдхи должен, конечно, поддерживать с тем же энтузиазмом, хоть идея исходит не от людей, а от атеви.
Внизу, на городском рынке, можно найти богатый выбор мяса. Замороженного, консервированного, вяленого.
— Вы не голодны, нади?
— Не самый мой любимый сезон. — В этот вечер он был неблаговоспитан. И несчастен. — Никто ничего не знает. Никто мне ничего не говорит. Я ценю заботу айчжи. И вашу. Но есть ли какие-то особые причины, почему я не могу улететь домой на день-два?
— Вы потребуетесь…
— …айчжи. Но никто не знает, зачем. Вы бы не стали вводить меня в заблуждение, а, Чжейго?
— Это моя профессия, нади Брен.
— Врать мне.
За столом повисло неловкое молчание. Он в своей грубоватой прямоте видел только грустный юмор. Но прозвучали его слова в неподходящую минуту, в неподходящем настроении, когда эти двое честно и, наверное, не без огорчения пытались найти ответы. А он-то лучше всех землян был обучен не допускать таких ошибок при общении с атеви.
— Простите, — сказал он.
— Его культура не против лжи, — прямо объяснил Банитчи своей напарнице. — Но открыто объявить, что кто-то солгал, значит оскорбить жертву.
Вид у Чжейго стал озадаченный.
— Простите, — повторил Брен. — Это была шутка, нади Чжейго.
Чжейго все еще сидела с озадаченным видом и хмурилась, но не сердито.
— Мы восприняли эту угрозу очень серьезно.
— А я — нет. Но теперь начинаю. — Ему хотелось спросить: «Где моя почта, Банитчи?» Но вместо этого он проглотил ложку супа. Слишком спешить с атеви бесполезно, крайне непродуктивно. — Я благодарен вам. Уверен, у вас были другие планы на этот вечер.
— Нет, — сказала Чжейго.
— И все же… — возразил он, думая, закончили или нет ремонт на телевидении, и если нет, то какими разговорами занимать Банитчи и Чжейго остаток вечера. Похоже, они собираются остаться здесь на всю ночь. Может, покажут какую-нибудь пьесу на развлекательном канале…
И в чьей же кровати будут они спать, интересно знать? И будут ли спать вообще? Последствий прошлой ночи на них совсем не видно.
— Вы играете в карты?
— В карты? — переспросила Чжейго.
Банитчи отодвинулся от стола и сказал, что научит ее.