Insipiens: абсурд как фундамент культуры
Шрифт:
"В Буганде, как и в других местах, употребление некоторых продуктов запрещено. Баганда не едят мяса бегемотов и крокодилов, в то время как обитатели островов Сесе (на озере Виктория) его любят и отдадут нескольких козлов за хороший и толстый крокодилий хвост. Ваньямвези тоже едят мясо бегемотов и других животных, умерших естественной смертью. В то же время баганда к такому мясу не притронутся, но съедают потроха коровы или козла, от которых в свою очередь откажутся бахума. Кстати, бахума и женщины-баганда не едят баранину, домашнюю птицу и яйца. Любопытно, что багандийские мужчины спокойно употребляют это в пищу" (Асоян, 1987).
В периоды прохождения инициаций юношам также предписываются табу на разные виды пищи, а у некоторых народов существует запрет на поедание рыбы для беременных женщин (считается, что рыба может убить плод). Какие "объективные факторы" могли быть для таких табу? Достаточно просто специфических представлений о мире, и всё, никакие "объективные факторы" не нужны.
Или обрезание крайней плоти у мальчиков, распространённое во множестве
Если нам вполне очевидно, что в ритуалах и традициях нет никакой необходимости сейчас, то почему же нам так сложно допустить, что когда-то они могли и возникнуть безо всякой необходимости? Это очень простой вопрос, на который есть очень простой ответ: любая традиция и ритуал могли возникнуть просто потому, что люди видели в ней смысл. Но смысл этот был чисто субъективный. И всё. Иными словами, смысл был кажущимся. Этой самой кажимости достаточно, чтобы организовать любую практику – даже самую сложную. В социологии существует так называемая теорема Томаса: если люди считают некоторую ситуацию реальной, то она получает реальные последствия. Иными словами, веря во что-то, полагая это истинным, мы будем строить своё поведение, исходя из этого.
Люди так привыкли считать свои обыденные практики разумными, что им сложно допустить, что это не так. К примеру, многим известно народное суеверие не оставлять пустую бутылку на столе – якобы "денег не будет". Зная это суеверие с детства и будучи уже взрослым, я был очень удивлён, увидев, как мой друг, известный своим критическим мышлением, во время застолья убрал пустую бутылку со стола.
– Почему ты это сделал? – с любопытством спросил я. – Ты ведь не суеверный.
– А причём здесь это? – растерялся друг. – Родители всегда так делали… Наверное, чтобы случайно не смахнуть пустую бутылку со стола.
Ну да, наполненные бутылки смахивать можно, а пустые – нет, парадокс. Так человек может продолжать совершать иррациональные поступки, просто подыскивая им более-менее рациональные объяснения.
Часто люди представляют себе очень простую картину, будто если бы какие-то табу древности действительно были иррациональными, то человек однажды непременно бы какие-то из них нарушал и при этом, конечно же, обнаруживал, что никаких реальных последствий за нарушением не следует, а потому очень быстро бы все иррациональные табу перестали б соблюдаться. Это очень простой взгляд. А потому он неверен. Он начисто игнорирует социальный фактор: раз эти табу признаются обществом, то и наказание за их нарушение может последовать именно со стороны самого общества. Прикосновение к предмету, считающемуся нечистым и сулящим болезни и прочие беды, автоматически ведёт к полаганию и самого этого человека теперь "нечистым" и сулящим беды для коллектива, а потому он легко может быть подвержен остракизму, что отучило бы его поступать так вновь. То есть последствия здесь были бы чисто социального порядка. Социум порождает табу, социум их и поддерживает. К примеру, подросткам австралийских аборигенов после прохождения одной из инициаций какое-то время запрещено есть скатов. Но что будет, если подросток всё же это сделает? Вот как такой эпизод описывал один из австралийцев, вспоминая юность: "Однажды я проголодался, а под руку мне подвернулся только скат, которого я и убил копьем. Я съел ската, а кости и кожу спрятал. Но двое мужчин нашли их и рассказали всем об этом. Меня поколотили палками и нулла-нулла" (Рафси, 1978). Вот так всё просто. Наказание за нарушение табу следует не со стороны каких-то "сил природы", а со стороны самого общества. За прегрешения карает не Аллах, а талибы, в этом вся суть. И потому любой иррациональный запрет может существовать сколь угодно долго.
Как-то мой друг-марксист, согласно своей религиозной традиции привыкший видеть в поведении человека именно рациональное, изрёк указанный выше тезис, мол, за века практики люди бы уразумели, что нечто не работает, а потому отказались бы от этого.
– Да? – удивился я. – И почему же тогда они до сих пор верят в бога?
Наивной рационализацией оказывается и популярное объяснение манеры некоторых северных народов (чукчи, эскимосы) обмениваться жёнами или предлагать их гостям: очень убедительным кажется мнение, будто это обусловлено малыми размерами популяций, вследствие чего им необходим приток новой крови для большего генетического разнообразия и поддержания здоровья группы. Но это совершенно неправильное объяснение (к тому же подразумевающее, что чукчи имеют смутное представление о генетике и об основах крепкого иммунитета). В действительности "обмен жёнами" практикуют и охотники-собиратели других географических широт, где социальные контакты очень интенсивны, и на малые размеры популяций жаловаться не приходится – например, некоторые австралийские аборигены (Берндт, Берндт, с. 138), которые даже устраивают полноценные оргии во время обряда Кунапипи. И антропологам прекрасно известно, что дело совсем не в каком-то генетическом "оздоровлении популяции", а просто в налаживании социальных связей между мужчинами. "Временное снятие обычно действующих половых запретов, широко известное как гурангара, – неотъемлемая часть Кунапипи. Говорится, что оно устанавливает добрую волю, укрепляет дружеские связи, теснее сближая
Другим примером наивной рационализации является объяснение табу инцеста – запрета во всех человеческих культурах на сексуальную связь между близкими родственниками. Социологи и часть антропологов по-прежнему считают это табу древним правилом, которое якобы однажды было выработано с целью большего расширения социальных связей и препятствования замыканию их в каком-то ограниченном круге. Звучит удивительно логично. Но на деле все эти построения рушатся о факты зоологи вообще и приматологии в частности – в животном мире инцестуозные связи так же редки, как и у людей, хотя никаких табу, никаких обязывающих культурных запретов там нет (см. Соболев, 2020а, с. 262). Люди (как и прочие животные), вопреки и фантазиям Фрейда, просто не испытывают сексуального влечения к тем, с кем росли с самого детства.
Историки давно ломают голову, как около 10-12 тысяч лет назад люди решили перейти к выращиванию пшеницы, ведь в ту пору дикий её предок представлял собой очень хилое зрелище – это была совсем ещё не та пшеница с богатыми золотистыми колосьями, из которых можно собрать достаточно зерна и приготовить хлеб. Тогда действительно как могло быть начато культивирование древнего предка пшеницы, если он выглядел совсем малопривлекательным? А возможно всё дело в тяге людей к празднествам. В последние годы всё активнее распространяется гипотеза, будто древние люди поначалу использовали предка современной пшеницы исключительно с целью получения алкогольного напитка. Зёрна пережёвывались или толклись, смешивались со слюной или водой, а затем сплёвывались в чан, – если дать постоять такой смеси некоторое время, то под действием слюны начинается процесс брожения, и получается лёгкая брага. Так до сих пор получают своеобразное пиво в разных районах мира (южноамериканская чича, маниоковое нихаманчи (nihamanchi), кучиками саке). Гипотеза, что культивация зерновых обязана производству пива, впервые была высказана ещё в середине прошлого века в коллективной научной статье с говорящим названием "Когда-то человек жил одним только пивом?" (Braidwood et al., 1953). Из-за крепкой оболочки злаки были признаны более подходящими для приготовления каши или пива, но не для хлеба (причём в итоге акцент был сделан, конечно, именно на каше). Но три десятилетия спустя другое исследование показало, что диета, содержащая пиво, гораздо питательнее, чем диета с кашей и хлебом (Katz, Voigt, 1986). Конечно, это может быть лишь очередным примером наивной рационализации – да скорее всего, так и есть, и дело совсем не в питательной ценности, а именно в увеселительных свойствах продукта или даже в его способствовании погружению в трансовые состояния в ритуальных целях. Следы алкоголя обнаружены в древнейших культовых комплексах Ближнего Востока, датированных самой зарёй возделывания злаков (12-10 тысяч лет до н. э.). В огромных известняковых сосудах остались следы солей щавелевой кислоты, образующейся в ходе настаивания и брожения зерновых, что позволяет исследователям говорить о производстве солода и пива. Что важно, приготовление и употребление этих напитков имело церемониальный характер и происходило в специальных культовых мегалитических комплексах, и, скорее всего, носило массовый характер, который можно было бы окрестить "народным гулянием" с религиозным окрасом. Таким образом, "открытие процесса ферментации и использование пива в социальной и религиозной жизни могло стать одной из причин инициации процесса доместикации злаков" (Корниенко, 2018). И на территории Китая первейшие следы одомашненных злаков сопровождаются следами алкоголя (Liu, 2021), причём в таком археологическом контексте, что учёные вынуждены говорить о массовых возлияниях в рамках пиршеств, устраиваемых высокостатусными людьми с целью поддержания внутренней солидарности общины.
"К изменению основ экономики вели не новые, связанные с природными изменениями условия выживания, а общественные потребности, вызванные особенностями функционировавшей в регионе религиозной системы" (Шмидт, 2011, с. 250).
Если эта гипотеза верна, то зарождением зерноводства люди обязаны либо своему стремлению расслабиться, либо (что вероятнее) отправлению ритуалов, связанных с миром представлений, а не какому-то рациональному плану по утолению голода. Дальше я покажу, что, возможно, и скотоводство возникло совсем не с целью потребления молока или мяса, а из-за вопроса престижа или же для ритуальных практик.
Попыток рационального подхода к поведению людей очень много. В таком случае нечто, возникшее даже совершенно случайно, может получить самое замысловатое объяснение, нередко кажущееся очень логичным. Но на деле это не работает так просто. Антропологи указывают, что нет никаких реальных доказательств, что все эти традиции возникали именно по тем причинам, какие нам сейчас кажутся разумными (Дуглас, с.59), а такая любимая отсылка к объяснению многих традиций и ритуалов "соображениями гигиены – это чистая фантазия" (с. 109). Реальная же причина могла быть вообще какой угодно, а все попытки объяснить это какой-то разумной подоплёкой – это именно наша наивная рационализация. Ловушка в том, что объяснение, опирающееся о кажущуюся разумность древних людей, сразу же кажется нам и наиболее убедительным. В этой же логике идут рассуждения "народных лингвистов", пытающихся понять происхождение термина "семья": у них непременно выходит "семь Я", хотя любой академический лингвист укажет, что этим словом в старину обозначали челядь, рабов, а историк добавит, что в давние времена семья в современном нам понимании и вовсе отсутствовала (см. Соболев, 2020а, с. 89).