Инспектор и бабочка
Шрифт:
Но ничего необычного в кошках нет.
Это просто наброски. Зарисовки с натуры, вот и все.
Ближе к рассвету Икеру все же удается заснуть, но сон, в который он проваливается, никакого облегчения не приносит. Это не кошмар, как можно было бы предположить (до сих пор, несмотря на издержки профессии, Икеру ни разу не снились кошмары); хотя и к категории обычных снов Субисарреты он не относится.
Главный герой сна – желтая резиновая уточка из детства.
Но плавает она не в ванной – под сводами моста.
Икеру (во сне он стоит на мосту) нестерпимо хочется добраться до проклятой утки, он протягивает
Это – мужское тело.
Светловолосый блондин из залитых «Cuir Mauresque» воспоминаний хозяйки «Королевы ночи»; он же фигурировал на фотографиях, сделанных сыщиками из Брюгге. Правда, на фото крупным планом было изображено его лицо, теперь же Икер видит только затылок. И против брюгге-обыкновения, в волосах на затылке копошатся не морские черви – мотыльки. Те самые, что до сих пор жили в стеклянной плоти бутылки из-под сидра. И это вызывает в Икере чувство беспокойства, перерастающее в панику. Блондин и Альваро никак не связаны между собой, так почему ему кажется, что лежащий в воде человек, – его друг, Альваро Репольес?
Художник Альваро.
Уточка Альваро.
…За сон Икер расплачивается с фламандкой тридцатью евро вместо сорока («я не какая-нибудь хапуга, не думайте, милый мой»), и обещанием вернуться в «Королеву ночи» с невестой, если на него вдруг снизойдет откровение провести медовый месяц в Брюгге. Или, на худой конец, с хорошими вестями: пропавший друг нашелся. Еще одна хорошая для Икера весть состоит в том, что в следующий раз его ждут скидки в высокий туристический сезон («мы дорожим постоянными клиентами»). Что же касается дорожного саквояжа, – он будет ждать хозяина, уверяет фламандка, из него и нитки не пропадет.
…Альваро так и не нашелся.
Со времени бесплодного, хотя и познавательного визита в Брюгге прошло полтора года, и чувство потери несколько притупилось. А вместе с ним и чувство вины, которое поначалу так мучило Субисаррету: он сделал далеко не все, чтобы докопаться до истины. Он упустил что-то важное, он что-то забыл. Не задал кому-то важный вопрос, проглядел деталь, которая лежала на поверхности. Ухватись он тогда за нее, все могло сложиться иначе. Не для Альваро – для самого Икера с его обостренной жаждой ясности во всем.
Забыть – означало бы вернуться.
Но повода вернуться в Брюгге нет, его не было все полтора года. Лишь сон о чертовой утке, на поверку оказавшейся блондином Альваро, иногда возвращается. Не слишком часто, чтобы свести Субисаррету с ума, три или четыре раза в год, не больше. И в этом нет никакой периодичности, никакой закономерности. Разве что… Сон об утке-Альваро никогда не сопутствовал «Джаззальдии», не отравлял ее, и, как ни странно, закономерность прослеживается именно здесь. Вернее, никуда не девшаяся связь между Икером и Альваро. Его лучший друг знал, как трепетно инспектор относится к джазу, вот и не решается напоминать о себе.
Живой или мертвый – он проявляет чудеса такта.
Щепетильность, так будет точнее.
Сам же сон все время совершенствуется, обрастает фотографическими деталями. Мотыльки, копошащиеся в затылке, – больше не биомасса, какой она впервые
Deilephila Elpenor,
Laothoe populi,
Gipsy Moth,
Biston Betularia Carbonaria.
Совки, бражники, пестрянки – Икеру удалось идентифицировать даже бабочку «мертвая голова» (Acherontia Atropos), не опознанных не осталось.
Почти не осталось.
Ускользнула лишь одна, не найденная в семисотстраничном атласе, но именно она беспокоит Икера больше всего. Намного уступающая в размерах «мертвой голове» и не несущая на теле стилизованное изображение человеческого черепа, она тем не менее выглядит пугающе. Не сама по себе – как персонаж сна или (что будет точнее) – как вестник. Единственная из всего затылочного сообщества, кто воспроизводит звук. И этот звук – не шелест крыльев, и не язык, на котором бабочки общаются между собой.
Шепот.
Слишком невнятный, чтобы понять его. И слишком назойливый, чтобы вот так запросто от него отмахнуться. И нельзя упрекнуть Икера в том, что он пытается отмахнуться от шепота, совсем напротив: он напрягает все силы, чтобы услышать. Но ничего путного из стараний Икера не выходит, и ему остается лишь ждать очередного прихода сна: в надежде, что шепот перерастет во что-то более существенное.
В послание.
В призыв, в подсказку, или хотя бы – в вопрос. Который Икер должен был задать кому-то из жителей Брюгге, но так и не задал.
Еще Икер надеется услышать имя. То самое, которое Альваро хотел сообщить ему накануне отъезда. Хорошо бы, чтобы в комплекте с именем шло что-то еще (длительность шепота как раз и предполагает «что-то еще»), но все ожидания в конечном итоге оказываются напрасными. В тот самый момент, когда доминирующая над всей колонией бабочка (вместе с затылком Альваро-утки) приближается настолько, что шепот распадается на отдельные слова —
все обрывается.
И Икер выныривает из сна в холодном поту с одной лишь мыслью: чтобы чертово насекомое никогда больше не возвращалось. Правда, как только пот высыхает, он снова жаждет встречи с бабочкой, с шепотом. Только потому, что любит ясность. И точку в конце любой истории, хотя бы это и был бланк полицейского протокола.
…Почему воспоминания об Альваро Репольесе вдруг нахлынули на инспектора Субисаррету именно здесь, на пороге номера в «Пунта Монпас»? Они уместились в очень короткий временной промежуток между уходом Лауры и прибытием бригады судмедэкспертов во главе с энтомологом Иераем. А это заняло не больше двух-трех минут.
Правда, сюда стоило приплюсовать еще с десяток: все то время, пока Иерай колдовал над телом, а фотограф из управления делал снимки. Икер, подпирающий дверной косяк, не слишком-то следил за происходящим, погруженный в свои собственные мысли. Из оцепенения его вывел легкий свист и последовавшее за этим восклицание Иерая: