Инспектор Вест в ужасе
Шрифт:
Только сейчас он понял, что, разобравшись в недоразумении с Мэг, он почувствовал себя еще хуже, ибо осталось главное: отстранение от работы. Никто так хорошо, как Мэг, не знал, насколько он был предан своему делу. Никто не мог понять, что работа для него была истинным удовольствием. Любя свое дело, он целиком отдавался борьбе с преступностью, в чем бы это ни выражалось. И теперь, хотя с души у него спал огромный груз, он начал испытывать в полной мере холодный страх за свое будущее.
— …понимаешь, на меня что-то нашло. Я же вел себя, как последний дурак.
Он отодвинул стул и поднялся.
— Теперь ты в курсе всего, Мэг. Видишь, каким я был ненормальным идиотом? Черт побери, что же мне делать?
Мэг сидела неподвижно, ее льняные волосы были откинуты со лба, скулы несколько выдавались, глаза поблескивали: статуя скандинавки, вырезанная резцом неизвестного мастера.
Руки она сложила перед собой на столе в паре дюймов от злосчастной анонимки.
— Одно несомненно, — заговорила она с жаром, — ты должен доказать, что твое нападение на Диббла было вполне закономерным, обоснованным.
— Мэг…
— Да?
— Это неверно.
— Знаю, дорогой, в конце и, правда, нет, — спокойно ответила она, — но в начале ты имел полное право на самооборону. Газеты наверняка сильно сгустят краски, они не могут обойтись без того, чтобы все не преувеличивать и не драматизировать…
— Вряд ли их можно за это винить!
— Тогда если они приукрасят твои действия, ты должен приукрасить свои мотивы, — настаивала Мэг.
Бирвитц ясно видел, что она боится, как бы он не стал возражать. Всем своим видом она молила его позволить ей высказаться до конца.
— В этом нет ничего плохого. Конечно, у тебя не было достаточных оснований так набрасываться на этого негодяя, но можешь же ты сказать, что в тот момент ты ПОДУМАЛ, что такие основания имеются. И потом Мэнни, дорогой! Слушай, накануне подстрелили твоего лучшего товарища.. Не удивительно, что ты был взвинчен. Что бы произошло, если бы этот вор выхватил пистолет? Тогда бы тебя обвинили за то, что ты сделал?
Он негромко рассмеялся, впервые после возвращения домой подошел к жене, откинул назад ее голову и заглянул в глаза.
— Пригрози он оружием, мне бы ничего не сделали, если бы я его даже убил. Но у него никакого оружия не было.
— Мог же ты подумать, что он достает пистолет из кармана?
— Мэг, Мэг, — Бирвитц покачал головой.
Он нагнул голову, потом их губы слились. Сначала он поцеловал ее нежно, потом все более страстно. Одна его рука скользнула от ее подбородка к груди, вторая прижала ее крепко к себе, так что он почувствовал упругую мягкость ее тела.
— Пойдем наверх, — прошептал он ей на ухо, — докажи мне, что ты меня действительно простила. Пойдем же…
Он снова ее поцеловал, потом, взяв двумя руками под локти, начал приподнимать.
—
— Нет, нет, не теперь, Витци, ВЫСЛУШАЙ МЕНЯ. Я должна позвонить по телефону репортеру Энвиллу и сказать ему, что ты подумал, будто этот Диббл хотел пустить в ход пистолет. Ты сам ему этого сказать не можешь, потому что ты обязан обо всем доложить «старику», но я могу разговаривать с представителями любой прессы. Если это сообщение утром появится в «Глоубе», оно непременно поможет. Ведь никто не сумеет доказать, что это неправда… не совсем правда.
Бирвитц отступил от нее пристыженный.
— Ты права, — сказал он, — время для страсти придет позднее…
Мэг поднялась и пошла к телефону, находившемуся в коридоре, куда легко можно было попасть из любой комнаты.
— Где та карточка, которую он дал тебе? — спросил он. — Я сам наберу номер. — Он невесело рассмеялся: — Вот это и называется борьбой за существование!
Мэг протянула ему карточку. Бирвитц набрал номер и, услышав длинные гудки, передал трубку жене. Сам он встал рядом, поддерживая жену рукой за талию, пока она просила соединить ее с Энвиллом. Прошло довольно много времени, им стало казаться, что репортера нет, но вот в трубке послышался мужской голос.
Мэг напряглась.
— Мистер Энвилл?
Пауза. Мэг посмотрела на Витци и улыбнулась.
— Мистер Энвилл, это миссис Бирвитц. У меня состоялся долгий разговор с мужем… Оказывается, кое-что он не хотел сказать своему начальнику, потому что это слишком походит на попытку оправдаться, но мне-то кажется, вы должны знать… Да, я уверена, что это важно… Хорошо, я подожду.
Она прижала трубку к груди:
— Не волнуйся, дорогой, все будет олл-райт.
Разговаривали они минут 10. Мэг отвечала на придирчивые вопросы репортера, иногда обращалась к Бирвитцу за уточнениями. Когда она наконец опустила трубку и молча посмотрела на мужа, ее глаза были широко раскрыты. Как ни странно, этот разговор подействовал на нее гораздо сильнее, чем все остальное. Она в изнеможении прислонилась к стене.
— Пойдем, милая, — сказал он. — Пора спать. Ты безумно устала. Я приготовлю тебе чашку горячего молока…
— Витц, — сказала она, уже сидя на подушках. В руке у нее была большая чашка с молоком, над которым поднимался пар, похожий на дымок, — осталось еще одно важное дело.
— Очень важное?
— Да, я бы сказала.
— Не понимаю?
Она отпила молоко и медленно произнесла:
— Да, дорогой, похоже, что ты это совершенно упустил из виду. Позабыл. Письмо…
— Я же говорил, что если теперь придут еще письма такого рода, я просто их порву и выброшу в корзину для мусора.
— Не сомневаюсь, что ты именно так бы и поступил, но…
Неожиданно он воскликнул:
— Великой боже, конечно же!
— Ты понял, что я имею в виду?
— Да, дорогая. Понял также и то, что я скверный полицейский.
— Какой прок от подобных разговоров?
— Если не прятаться от правды, то впоследствии это всегда может помочь, — горько сказал Бирвитц. — Кто писал анонимки?