Институты в условиях трансформации экономики

Буевич Анжелика

Финансовый кризис 2008 года является следствием, как считает Марк Шенэ, «мировой финансовой войны, неумолимо разоряющей большинство населения планеты. Финансовый Молох требует своих жертв. Конфликт асимметричен, поскольку ведется финансовой аристократией, крошечной долей населения, едва достигающей сотой процента». [20]

Динамика финансового сектора за 25 лет, с 1980 по 2006 год, привела к увеличению доли в ВВП с 2,5 до 8 %. Лоббирование интересов финансового сектора выразилось в суммы 3,4 млрд долл. за десятилетие с 1998 по 2008 год. «Такой рост только усугубил экономические и социальные перекосы и в 2008 году закончился кризисом, который затягивается, и хронические конвульсии которого сотрясают все общество как в США, так и во всем мире». [21]

20

Там же. С. 23.

21

Там

же. С. 24.

Эндрю Гэмбл видит основную причину избыточной финансиализации и гипертрофированного роста институтов в финансовой сфере в неолиберальном порядке. Эндрю Гэмбл считает: «В полной мере силу неолиберальной революции прочувствовали жители англоязычных стран, особенно двух главных из них – Соединенных Штатов и Соединенного Королевства. В этих странах значительно расширился спектр финансовых услуг и возросла потребительская задолженность; произошла также коренная реорганизация государственного сектора и государственных услуг, где были широко внедрены рыночные отношения; наблюдались ощутимое усиление зависимости от системы социального обеспечения, рост безработицы и резкое увеличение неравенства» [22] .

22

Гэмбл Э. Кризис без конца? Крах западного процветания – М.: Изд. дом Высшей школы экономики, 2018. – 304 с. – С. 15–16.

Джон Куиггин следующим образом характеризует современное состояние институтов, пронизанных финансовыми инструментами: «Запутанная сеть облигаций суммой на десятки триллионов долларов была соткана из спекулятивных или вообще фиктивных инвестиций.

Результатом этого стало возникновение глобальной экономики, где и домохозяйства, и целые страны жили не по средствам» [23] .

Трансформация институтов усилилась под воздействием финансового кризиса 2008 года. Стефан Хедлунд отмечает: «Технически можно сказать, что причиной разразившегося кризиса стали такие действия, как отмена в 1999 г. закона Гласа – Стигалла 1933 г. Однако фундаментальной причиной кризиса было постоянное размывание норм самоограничения, которое шло рука об руку с развитием общественной культуры воинствующего индивидуализма» [24] .

23

Куиггин Дж. Зомби-экономика: Как мертвые идеи продолжают блуждать среди нас – М.: Изд. дом Высшей школы экономики, 2016. – 272 с. – С. 22–23.

24

Хедлунд С. Невидимые руки, опыт России и общественная наука. Способы объяснения системного провала – М.: Издательский дом Высшей школы экономики, 2015. – 424 с. – С. 21.

Эндрю Гэмбл оценивает последствия финансового кризиса так, что до сих пор не видно конца более глубокому кризису неолиберального порядка, ярким знамением которого стал крах 2008 г. [25] Гэмбл утверждает, «что финансовый крах 2008 г. и его последствия, спад и восстановление экономики, представляют собой первую фазу нового структурного кризиса, который будет третьим после кризисов 1930-х и 1970-х годов структурным кризисом существующего международного рыночного порядка» [26] .

25

Гэмбл Э. Кризис без конца? Крах западного процветания – М.: Издательский дом Высшей школы экономики, 2018. – 304 с. – С. 16.

26

Там же, С.18.

Многие экономисты указывают на формирование нового институционального перераспределения рисков, которое заключается в том, что финансовые риски бизнеса перераспределяются на все общество. Марк Шенэ констатирует: «В глазах гигантских финансовых организмов, достигших критического размера и определенной плотности связей внутри экономической и финансовой ткани (ставших, таким образом, что называется «too big to fail»), именно на государство, а значит, в конечном счете на налогоплательщика, пенсионера, клиента банка, безработного, возлагается миссия принять на себя риски и, когда нужно, оплачивать счета. В итоге эта финансиализированная экономика подрывает основы как экономического, так и социального здания» [27] .

27

Шенэ М. Перманентный кризис. Рост финансовой аристократии и поражение демократии – М.: Издательский дом Высшей школы экономики, 2017. – 144 с. – С. 23.

Джейкоб Хэкер дал название этому процессу «великое перемещение рисков». Поскольку риски, которые прежде были ношей корпорации и правительства, теперь переложены на плечи рабочих и домохозяйств. Джон Куиггин показывает, что в ходе «великого перемещения рисков» долгосрочная

тенденция к повышению социальной защищенности была сломлена [28] .

Институциональные изменения под воздействием цифровой экономики заключаются в создании сетевых структур, которые не контролируются государством. Эндрю Гэмбл указывает на то, что: «противоречие между единым рыночным порядком и системой множества отдельных государств еще более обострилось с появлением новых быстрорастущих стран и усилением позиций неподконтрольных правительствам сетей – от сетей транснациональных корпораций, офшорных финансовых центров, Интернета, незаконного оборота наркотиков, оружия и людей до общественных движений и международных террористических организаций. Эти изменения оказали значительное воздействие на существующий неолиберальный порядок» [29] .

28

Куиггин Дж. Зомби-экономика: Как мертвые идеи продолжают блуждать среди нас – М.: Издательский дом Высшей школы экономики, 2016. – 272 с. – С. 22–23.

29

Гэмбл Э. Кризис без конца? Крах западного процветания – М.: Издательский дом Высшей школы экономики, 2018. – 304 с. – С. 20.

Российские исследователи цифровой экономики приходят к выводу, что: «В XXI в. институты, институциональная инфраструктура (ИИ) «цифровой экономики» (ЦЭ) приобретают жизненно важное значение в условиях цифровизации, реиндустриализации, глобализации и гибридных войн, обеспечивая жизнеспособность, безопасность и конкурентоспособность экономики практически любой страны. Институциональная («мягкая») инфраструктура (Интернет, «искусственный» интеллект, институты развития и роста, технологической кооперации и др.), в отличие от традиционной («жесткой») инфраструктуры (дорог, портов, мостов, аэропортов, тоннелей.

Критическое отношение к сложившейся системе отношений собственности в Y-матрицах, вслед за неомарксизмом, перекликаясь с ним, высказывают представители радикального институционализма. К этому направлению относятся американские экономисты Уильям Даггер [30] Уильям Уоллер, Эдит Миллер, Дж. Рон Стэнфилд, Рон Филлипс, Делл Чэмплин, Дженис Петерсон, Чарльз Уален, Даг Браун, Рик Тилман, Луис Юнкер, Говард Шерман.

Для радикального институционализма характерно критическое отношение к крупной частной собственности, в этом плане они продолжают традиции американского традиционного институционализма, родоначальником которого стал Торстейн Веблен [31] , а продолжил Джон Кеннет Гэлбрейт [32] .

30

Dugger W. Radical Institutionalism: Basic Concepts. //Review of Radical Political Economics, 1988 20 (1), 1–20; Dugger W. Radical Institutionalism: Contemporary Voices. Westport, CT: Greenwood Press. 1989.

31

Веблен Т. Теория праздного класса. – Прогресс, 1984.

32

Гэлбрейт Дж. К. Новое индустриальное общество. – М.: АСТ, 2004. – 608 с.

Критическое отношение к рыночной экономической системе, основой которой является частная собственность, выражается в анализе экономических и социальных проблем, порождаемых крупной частной собственностью.

У. Даггер показывает, что в результате «выдвижения американских деловых предприятий на доминирующие позиции гегемона американского общества» [33] произошло перерождение ценностей общества с плюралистических и демократических, на денежные ценности в интересах «корпоративной гегемонии».

33

Dugger W. Radical Institutionalism: Contemporary Voices. Westport, CT: Greenwood Press. 1989. Рр. 129–151.

«Как писал Даггер, РИ представляет собой глубоко критическую теорию (совокупность теорий) современных капиталистических обществ с набором следующих взглядов: 1) рассмотрение экономики как процесса, а не с точки зрения статического равновесия; 2) признание того факта, что эксплуатируемые классы часто иррациональны, что мешает их потенциальной солидарности; 3) существующая власть использует свой авторитет и мифы для поддержания господствующего положения и тирании в обществе; 4) нормальная жизнь должна предполагать равенство; 5) ценности и идеологии важно поддерживать и исследовать; 6) необходима реальная демократия участия (participatory democracy); 7) в текущей ситуации целесообразны не инкрементные изменения, а радикальные преобразования» [34] .

34

Кирдина-Чэндлер С.Г. Радикальный институционализм и фейковая экономика в XXI веке// Журнал институциональных исследований, Т. 9, № 4, 2017. С. 6–15.