Инструктор. Первый класс
Шрифт:
Глава 3
В неотапливаемой каморке с дощатыми стенами, низким скошенным потолком и единственным подслеповатым окошком с заросшими копотью и пыльной паутиной стеклами было промозгло и сыро. Снаружи в окошко постукивал редкий косой дождь, в щелях шепеляво посвистывали сквозняки. Свисавшая с изъеденной шашелем потолочной балки голая лампочка на грязном витом шнуре разливала по помещению слабенький грязновато-желтый свет, который на равных соперничал с сумеречным полусветом угасающего дня. По углам и под мебелью залегли глубокие мохнатые тени; паутина на окошке подрагивала и колыхалась на сквозняке, который пригибал книзу танцующий синеватый огонек горевшей на столе спиртовки.
На
Клим Зиновьевич Голубев сидел на шатком табурете и, горбясь, прикрывал ладонями от вездесущего сквозняка пугливое пламя спиртовки, на которой в чашке Петри выпаривался какой-то белесый раствор. На нем был старый солдатский ватник, покрытый пятнами самого разнообразного вида и происхождения, а местами и прожженный до дыр все теми же едкими химикатами. От ревматизма Клима Голубева спасали старые валенки с галошами, а плешивую, формой напоминающую огурец голову прикрывала замызганная лыжная шапочка того фасона, что был модным в начале семидесятых годов прошлого века – с козырьком, помпоном и широкими полями, которые, будучи отвернутыми книзу, образовывали что-то вроде лыжной маски. На руках у него были старые вязаные перчатки с обрезанными пальцами; в одной из них дымилась сигарета без фильтра, другая сжимала стеклянную палочку, которой время от времени помешивала выпариваемый раствор.
За спиной у него с протяжным скрипом и треском распахнулась дверь. Мгновенно усилившийся сквозняк задул огонек спиртовки, в каморку потянуло теплом и запахом жареных грибов. Когда-то давно Климу Голубеву повезло – пожалуй, единственный раз в жизни: получив на сдачу лотерейный билет, он выиграл морозильную камеру. Теперь в сезон они забивали камеру грибами, которые нельзя было ни засушить, ни засолить, ни замариновать – сыроежками, подберезовиками и тому подобным грибным мусором, – и на протяжении всей зимы мороженые грибы наряду с грибами солеными, сушеными, маринованными и законсервированными в жире являлись одним из основных элементов семейного рациона. Грибы опостылели Климу Зиновьевичу давно и основательно, их запах автоматически ассоциировался у него с нищетой и вызывал злобу. Он честно, до последней копейки, отдавал жене зарплату – пускай небольшую, но и не настолько маленькую, чтобы на нее не могли нормально прокормиться три человека. При этом мяса он практически не видел, ходил в обносках и все время выслушивал сварливые жалобы на отсутствие денег. Ну, вот куда, спрашивается, она их девает? Одета как огородное пугало, косметикой не пользуется, продукты не покупает и даже не пьет, а деньги уходят, как вода в песок. Солит она их, что ли?
– Там в зале опять с потолка капает, – раздался со стороны дверей привычно недовольный голос дочери. – Мамка говорит, чтоб ты поглядел.
– Чего глядеть-то? – не оборачиваясь, огрызнулся Клим Зиновьевич. – Что я, воды не видел? Глядеть нечего, крышу латать надо.
– Вот и залатал бы, – заявила дочь.
– А чем я ее залатаю? – чиркая спичкой о коробок и снова поджигая фитилек спиртовки, резонно возразил Голубев. – Штаны с себя сниму и на конек присобачу? Да и некогда мне. Через час на работу, во вторую.
– Так то через час, – сказала дочь. – А оно капает и капает. А ты сидишь. А мамка злится.
– Да пускай хоть лопнет от злости, – бесцветным голосом равнодушно произнес Клим Зиновьевич. – И ты с ней за компанию. Сидишь… Делом я занят, неужели не понятно?! Опыты
– О-о-опыты, – с неимоверным презрением протянула дочь. – Химик. Лучше бы новые джинсы мне нахимичил, ученый.
Клим Зиновьевич открыл рот и даже обернулся, чтобы призвать зарвавшуюся наследницу к порядку, но дверь уже захлопнулась с такой силой, что с потолка посыпался мелкий мусор, а огонек спиртовки снова погас.
Голубев принялся терпеливо чиркать спичкой о разлохмаченный коробок. Его душила не находящая выхода злоба, и руки тряслись так, что ему не сразу удалось зажечь спиртовку. Дочь! Родная кровь! Ну ладно, жена еще может иметь к нему какие-то претензии по поводу своей якобы загубленной молодости и несложившейся жизни. Хотя, если разобраться, кто виноват? Вышла бы за местного бездельника и жила в свое удовольствие – терпела пьяный мат и побои, тащила бы семью на своем горбу и каждый год рожала зачатых по пьянке дебилов. Но нет, ей понадобился перспективный жених с образованием! Так чего ж теперь жаловаться? Да, жизнь сложилась совсем не так, как он планировал, но ведь в этом есть немалая доля и ее заслуги! Вместо того чтобы в трудную минуту подставить мужу плечо, помочь, поддержать, она всю жизнь только и делала, что ныла, вздыхала да канючила, пилила и грызла… А что ей еще делать, на что тратить энергию, если за все это время она, считай, и года не проработала?
Но жена – это ладно, к этому Клим Голубев давно притерпелся. А дочери что не по нутру? Джинсов новых не хватает? Так пойди и заработай себе хоть на джинсы, хоть на помаду, хоть на лимузин с откидным верхом! Понюхай, чем они пахнут, честно заработанные денежки, а после уж и требуй чего-то, если силы еще останутся что-то там требовать… Да и вообще, кто дал этой соплячке право так разговаривать с отцом?!
Дверь у него за спиной снова открылась. Клим Зиновьевич был к этому готов – подобные сцены происходили в его доме регулярно и всегда разыгрывались по одному и тому же сценарию.
– Сидишь? – раздался скрипучий, как ржавая дверная петля, голос его законной супруги. – Дом на глазах разваливается, а хозяин и в ус не дует!
– То-то, что хозяин, – регулируя пламя спиртовки, парировал Голубев. – Мой дом, что хочу, то и делаю. Захочу – с кашей съем, захочу – продам, а захочу – сгною к такой-то матери вместе с тобой, язвой прободной.
– Я говорю, крыша течет, – оставив без внимания намек на свое весьма шаткое имущественное положение, сообщила жена. – Уже все тазики полны! Делать что-то надо, а ты сидишь тут, как дитя малое, со стекляшками играешь!
– Не играю я, – сдерживаясь, сказал Клим Голубев. Ему было все равно, что говорить: процесс выпаривания близился к завершению, и прервать его он не согласился бы, даже случись в Пескове землетрясение, извержение вулкана и цунами – все сразу, одновременно. – Сказано же вам, дурам: делом я занят, опыты ставлю!
– Да кому они нужны, твои опыты! От твоих опытов дырка в крыше не зарастет, телевизор не починится и в холодильнике не прибавится! Опыты у него! Бездельник ты, дармоед, черт меня дернул с тобой связаться! Чтоб ты сдох тут со своими опытами!
Клим Зиновьевич вздрогнул. Несмотря на то что психологический климат в семье уже много лет был, мягко говоря, неблагоприятным, а говоря попросту, трудно переносимым, подобное пожелание от своей законной половины он сподобился услышать впервые, и оно ранило его тонкую натуру неожиданно глубоко и больно. Клим Голубев, как и большинство из нас, полагал себя хорошим человеком – пусть с отдельными недостатками, но в целом вполне приличным, положительным и в высшей степени безобидным. Посему желать ему, хорошему человеку, сдохнуть мог только враг. А поскольку дочь, которая, разумеется, все слышала, не перечила жене ни единым словом, она, надо думать, была с ней солидарна и тоже желала родному отцу смерти. Что ж, как аукнется, так и откликнется.