Интеграция и идентичность: Россия как «новый Запад»

Тренин Дмитрий Витальевич

Главный вывод из недавней истории состоит в необходимости соединения модернизаторских устремлений и реформаторских программ с духом здорового российского патриотизма. В сущности, русские западники – это несентиментальные патриоты. Их созидательный пост-имперский патриотизм может стать движущей силой российской трансформации. Реформаторы 1980-х годов во главе с Горбачевым потерпели неудачу, поскольку, справедливо сосредоточившись на политике и идеологии, они упустили экономику и национальную проблематику. Попытка интеграции на основе конвергенции ценностей и кондоминиума на мировой арене оказалась несостоятельной. Реформаторы 1990-х годов, поддерживавшиеся Ельциным, сосредоточились на экономике («строительстве капитализма»), преуспели больше. В то же время макроэкономическая стабилизация не способна сама по себе создать ни современной политической системы, ни современного

общества. Попытка интеграции на основе встраивания России в существующие западные институты – вначале преимущественно на условиях Запада, затем на условиях России – оказалась нереалистичной, поскольку этот проект требовал чересчур многого соответственно от России и от Запада.

Путинская стабилизация, неразрывно связанная со становлением в России бюрократического «националка-питализма», сочетает ограниченные реформы с патриотизмом, традиционным по содержанию и устаревшим по форме. Современный российский патриотизм требует прежде всего формирования современных институтов государства, т. е. выхода за пределы существующей «царской» модели управления.

Ситуация в России, однако, развивается довольно динамично. В то время как судьба миллиардных состояний остается неопределенной, в стране постепенно укрепляются основы частной собственности снизу. В то время как элитные группировки сражаются за куски бывшей государственной собственности, частные интересы миллионов людей становятся все более четко выражены. Эти крепнущие и все более конкретные интересы вступают в столкновение с косной, унаследованной от царизма и коммунизма системой управления, прежде всего на местах. Коррупция, высокий уровень которой, по-видимому, сохранится в России еще надолго, не может быть «вечной смазкой» российской экономики и политики. Требования большей прозрачности власти, личной ответственности чиновников и публичного контроля за их действиями будут усиливаться.

Для потенциальных движущих сил будущих российских перемен лозунги освобождения от гнета «системы» и установления в стране демократии, по-видимому, не будут актуальными. «Освободительная» повестка дня себя исчерпала еще в начале 1990-х годов, «демократическая», как стало ясно в последние годы, требует наличия субъекта – демоса, который в России пока не сформировался. Для того чтобы такой субъект наконец появился и проявил себя, требуются преобразования либерально-конституционалистского характера. Их суть – в углублении экономических реформ в их органичном соединении с развитием конституционализма (реализацией принципа законоправия, функционирующей судебной системой и т. п.). Надо четко понимать: для того чтобы любая страна была успешной в условиях глобального пространства XXI в., она должна обладать универсальным набором основных экономических, общественных, политических институтов: свобода и ответственность личности, частная собственность, верховенство права, ограниченное правительство, контролируемое избирателями, развитое гражданское общество и т. д. Именно наличие этого набора, а не формальное подобие конституционных установлений, имеет решающее значение.

Новые общественные силы – средние и мелкие предприниматели, профессионалы, другие представители средних слоев – активны в основном на местном и региональном уровнях. В отличие от общенациональных элит они не борются за власть как таковую, тем более за власть верховную, а озабочены продвижением своих интересов на том уровне, где сами живут и действуют. В отличие от элит они менее космополитичны: живут и владеют собственностью в России, уезжать из страны не собираются. Им свойственен традиционный и более или менее умеренный национализм: им «обидно за Россию», хотя причины обид и имена «обидчиков» они не всегда хорошо себе представляют.

Становление нового (постимперского) национализма в России – это факт. Перестав быть империей, Россия становится государством-нацией. В таком государстве, как Россия, однако, этнический или этнорелигиозный (т. е. русско-православный) национализм является губительным и разрушительным. Демографическая ситуация в России такова, что для развития экономики требуется масштабная трудовая иммиграция. Потребности страны таковы, что они не могут быть удовлетворены исключительно за счет привлечения русскоязычных граждан бывшего СССР. В XXI в. в составе населения России значительно увеличатся мусульманский и азиатский (китайский, корейский) компоненты и, соответственно, относительно сократится этническая русская составляющая. Привлечение миллионов гастарбайтеров предполагает необходимость их интеграции в российское общество, а также перспективу натурализации, превращение в россиян.

Даже

сегодня понятие «россиянин» еще довольно расплывчато. Требуется нечто большее, чем формальная общность гражданства, – тем более в условиях, когда население еще не превратилось в корпус граждан и когда (как результат многочисленных потрясений, от краха советской системы социального обеспечения до Чеченской войны) в России быстро и широко распространяются ксенофобия, шовинизм и расизм. Как минимум, необходимо остановить этот процесс, получивший возможность развиваться благодаря бездействию или даже подыгрыванию со стороны властей. Как максимум, необходимо создать новый для России вариант межэтнической общности, не предполагающий наличия для групп новых иммигрантов каких-либо территориальных автономий или мест компактного проживания.

Идея общенационального единства не чужда новым экономическим слоям, а дух индивидуальной соревновательности имманентно присущ им. Создается основа для соединения либерально-конституционной повестки дня и современного патриотизма. Последнее предполагает, разумеется, соответствующую «огранку» и «обрамление» традиционного национализма.

Такое сочетание может быть мощным фактором внутренней трансформации России. Существует, однако, опасность того, что национализм, вместо того чтобы поддаться обработке, будет дегенерировать в сторону «особого русского пути», предполагающего возобновление противоборства с Западом. Такая опасность велика вследствие того, что национальное, государственное, патриотическое начиная с 1980-х годов осталось практически без внимания реформаторов и было по сути приватизировано теми, кто изо всех сил сопротивлялся реформам и обновлению. От того, удастся ли изменить эту ситуацию в обозримой перспективе, зависит будущее страны.

Российские либералы и демократы не смогли найти достойного выхода из дилеммы: «Россия – великая страна или великая держава?». Их ответ сводился к тому, что для того, чтобы стать великой страной, России нужно перестать быть (или считать себя) великой державой. При этом демократы ссылались на опыт современной Европы, где, действительно, после 1945 г. нет великих держав, зато достигнут высочайший уровень благосостояния. Эта аргументация – при всей ее внешней убедительности – не была воспринята, однако, большей частью российского общества. Основным референтом для россиян и после 1991 г. продолжали оставаться США – не только великая страна, но и великая держава, даже империя sui generis. В этих условиях «державникам» не так уже трудно было представить демократов в качестве антироссийской силы, стремящейся к дальнейшему ослаблению страны.

На самом деле антизападное «позиционирование» было проявлением не столько национального, сколько реакционного. Исторический опыт эксплуатировался для решения актуальных задач, не только не имевших никакого отношения к российским национальным интересам, но прямо противоречивших им. Возрождение конфронтации с США в «фантомной» – не опасной и ни к чему не обязывавшей – форме позволяло успешно аргументировать необходимость восстановления элементов авторитарного режима, усиления государственного (т. е. на деле бюрократического) контроля над экономикой, ограничения гражданских прав и политических свобод (в первую очередь свободы средств массовой информации и доступа к информации вообще, что на практике означало несменяемость, безответственность и бесконтрольность правящей верхушки). Точно так же тезис о том, что США продолжают оставаться основным источником военной угрозы для России в XXI в., на деле является основанием для отказа от глубокой военной реформы и консервации неэффективной для государства и опасной для общества военной машины.

В новом столетии национальную идею России предстоит освободить от «антизападного комплекса». Главная цель общих усилий заключается не в сдерживании удачливого бывшего противника, а в превращении страны в современное, успешно развивающееся общество. Тому, что модернизация не требует ни от одной страны утраты своей самобытности, существует множество примеров. С одной стороны, это Канада, не только расположившаяся по соседству с США, но и имеющая их своим единственным соседом, практически полностью интегрированная в общую североамериканскую экономику, живущая в условиях практически открытой границы, в языковом, этническом, религиозном и культурном отношениях чрезвычайно близкая населению Соединенных Штатов и т. д. (список длинный) и при этом остающаяся поразительно самобытным, мгновенно отличаемым от США обществом. Другим, ставшим уже классическим примером является Япония, сумевшая стать частью политического, экономического и военного Запада, не утратив национальной самобытности.