Интеллигент и две Риты (сборник)
Шрифт:
Она молча смотрела на него, потом вдруг подпрыгнула, вскинула руку с криком «Йес!» и повисла у него на шее, лихорадочно шепча:
– Да, да, да, я тоже думала, что я урод, в родного отца… Боже, какое счастье… Я люблю тебя, а отца все это время просто ненавидела… Странно, да?
Они долго самозабвенно целовались на морозе.
– Скажи, а если бы экспертиза показала другое, как бы тогда было?
– Никак. Я бы просто исчез навсегда. И все прошло бы и у меня… и у тебя… как болезнь.
Она счастливо засмеялась.
– Скажи, а ты вообще кто? Где живешь, чем занимаешься: Ах да, молекулярной биологией… Ой, у меня столько вопросов!
– У нас впереди еще много лет, я успею еще на все
– Дурацкий у тебя вопрос, папашка!
Жили-были
Жили-были старик со старухой, а вернее, старичок со старушкой. Эдакие божьи одуванчики. Каждый день выходили гулять на Самотечный бульвар. Сделают кружок и сядут на лавочку отдохнуть. И все умиляются – ну надо же, какая парочка, как они внимательны друг к другу, какая у них любовь.
И ни один человек, ни одна собака на бульваре знать не знали, ведать не ведали, что на самом деле не любовь их спаяла в единое целое, а ненависть. Они люто ненавидели друг друга столько лет, что, когда ненависть выжгла дотла их души, у обоих уже не осталось сил, чтобы расстаться. И теперь они сделали тот единственный шаг, что отделяет ненависть от любви.
Она была очаровательна, с виду легкомысленна и умна. А он умен, красив и очень упрям. Она полагала, что женщину надо завоевывать (тогда это еще впитывали с молоком матери), и он был с этим согласен, ему неинтересны были доступные женщины, и уж тем более агрессивные, которые не давали ему проходу, ведь он был красив и умен. Встретив ее в Большом зале Консерватории, он сразу понял – это она! А она подумала: пожалуй, это то, что нужно. Он больше полутора лет завоевывал ее, а она делала все, чтобы победа не досталась ему легко, хотя он очень нравился ей и ее маме с папой. А она категорически не нравилась его матери, однако он, как уже известно, был упрям.
Он окончил МГИМО, а она «Щепку». Но ее не взяли ни в один московский театр, и в кино тоже не звали. В те времена еще не было не только открытых кастингов, но и слова такого никто не знал. А он радовался – она будет принадлежать только ему. Его отправили работать за границу, для начала в Алжир. В те годы такое назначение гарантировало хорошую работу по возвращении, а при режиме строжайшей экономии даже кооперативную квартиру или, в худшем случае, машину. Но они были так молоды, и так им всего хотелось здесь и сейчас, а экономные, иной раз до патологии, коллеги и их жены вызывали только смех и презрение, которые, впрочем, приходилось тщательно скрывать даже в своей квартире, ибо все знали, что квартиры сотрудников посольства прослушиваются…
Они вернулись из Алжира с тремя чемоданами заграничного тряпья и с испорченными от неумеренного потребления африканских фруктов зубами. И крайне недовольные друг другом. Им бы развестись, но нет, развод плохо отразился бы на его карьере. И, приведя в порядок зубы, следующее назначение они постарались использовать с умом. Научились экономить и уже не были изгоями среди экономных коллег. Только делали это чуть изящнее других, словно бы посмеиваясь над собой.
Но она потихоньку начинала его ненавидеть. За что? Во-первых, за то, что не любила, за эту жизнь, которая когда-то казалась чуть ли не верхом счастья, за неудавшуюся артистическую карьеру и, как ни парадоксально, даже за то, что ей было хорошо с ним в постели. За то, что, собственно, ей не в чем было его упрекнуть.
Она забеременела. Он был счастлив. Ребенок родился мертвым. Она в глубине души вздохнула с облегчением. А он видел, что она вовсе не убита горем, и это казалось ему настолько диким, что он стал приглядываться к ней повнимательнее, и мало-помалу его несомненная любовь переросла
Так и жили. Но, как люди из приличных семей, старались делать хорошую мину при плохой игре, и это им удавалось. Постепенно пришел достаток. Появилась хорошая квартира, машина. Она теперь ценила мужа, а он жену – ее очарование не раз сослужило ему хорошую службу. Они изменяли друг другу, но, разумеется, никак это не афишировали. О детях речь больше не заводили. Но где бы они ни появлялись, о них неизменно говорили – какая чудесная пара!
Они были уже не молоды, когда случилась Перестройка. Жизнь дипломатов перестала быть столь завидной, как прежде, но его младший брат затеял совместный бизнес с Францией и пригласил старшего в компаньоны. И не прогадал. Опыт, связи, превосходное знание нескольких европейских языков плюс обаяние и изысканные манеры его жены оказали неоценимую помощь в бизнесе. Она чрезвычайно оживилась и даже открыла в Москве один из первых бутиков. Потом еще один и еще. У нее был безупречный вкус, ее стиль и манеры внушали доверие нуворишам. С мужем они виделись редко, и обоих это устраивало. Она знала, что у него есть молоденькая любовница. Ну и что? Поветрие сейчас такое… А потом ее бизнес прогорел. На новый виток не было уже ни сил, ни средств. А он еще удержался на плаву. Но вскоре у него случился инфаркт, потом еще один… И кому теперь они были нужны, кроме друг друга? И за это еще больше друг друга ненавидели.
И вдруг они перестали появляться на бульваре. Кто-то сказал, что их обоих сбил на переходе пьяный водитель.
Ну надо же, говорили люди, какая любовь. Даже умерли в один день…
Одиночество
Жизнь медленно уходила из него. Так медленно, что иной раз хотелось ее поторопить. Покончить счеты с жизнью – это все-таки поступок, а на поступки не было сил. Все силы уходили на то, чтобы скрывать свое состояние от окружающих.
Желая понять, что с ним такое, не тревожа не слишком внимательное окружение, он полетел в Германию обследоваться. Проведя неделю в клинике, он узнал, что совершенно здоров.
Казалось бы, живи и радуйся. Но как радоваться своему безупречному здоровью, когда сил нет? А главное – никаких желаний. Самая любимая еда не доставляет удовольствия, на женщин и смотреть не хочется… Из всех чувств оставалось лишь чувство долга. Оно заставляло его подниматься по утрам, приводить себя в порядок и ехать на работу. И никто ничего не замечал.
Иногда он подолгу смотрел на себя в зеркало. Неужто его состояние никак не отражается на лице? Похоже, что нет. Только глаза потухшие. А так… Но кому есть дело до его глаз? Нормальный тридцатисемилетний мужик, вовсе не похожий на умирающего. А он точно знал, что умирает. Но тогда зачем я живу? Зачем длю эту муку? Чего ради? Я просто плыву по течению. По течению Леты, усмехнулся он про себя. Но лишний грех брать на душу перед смертью не хотелось. И так хватает…
Интересно, сколько я еще протяну? – как-то отстраненно думал он иногда, приползая вечером домой. И как хорошо, что я живу один, можно наконец расслабиться. И никто надо мной не квохчет. Хорошо! Как выясняется, даже в моем состоянии еще можно чему-то радоваться.
Однажды ночью он проснулся в холодном поту. Приснилось, что смерть стоит за дверью. Такая, как в дурацких фильмах – в саване и с косой. И хотя он не раз призывал ее, но сейчас ему было так страшно, как никогда в жизни.
Он встал, на цыпочках подошел к входной двери. Прислушался. Все тихо. Тогда он глянул в глазок. Никого. А я что, совсем идиот? Ждал, что там стоит старуха с косой? Или я еще и разум теряю? О нет, только не это! Но засыпать снова страшно.