Интенсивная терапия
Шрифт:
Хотя два с половиной года совместной жизни с молодыми принесли Ирине одни несчастья и разочарования, ей трудно было смириться с переездом сына. Ради чего она столько лет прививала ему вкус ко всему самому лучшему?
Она не знала, как поступить дальше, разменивать ли свою квартиру, покупать ли новый кооператив или взять да и подождать, пока все само собой определится...
Не успели свекровь с невесткой перекинуться парой слов, как звуки дрели на кухне переросли в голос Адольфа, звучащий как набат. Катя моментально узнала цитаты из «Нового мира», которыми он осыпал головы незадачливых слушателей. Публика стала стекаться на митинг.
Адольф читал наизусть отрывки из Стреляного и других доселе здесь неведомых авторов,
Нил, выходивший с чайником из кухни, сочувственно подмигнул Кате, заглянувшей осведомиться, как продвигается дело. Всем видом она давала понять, как утомил ее этот родственничек-демократ.
Адольф же, расправившись со Сталиным, перекинулся на Ленина и его сподвижников, а заодно почему-то на Коротича, который прежде писал поэмы о вожде пролетариата, а теперь занялся его разоблачением. Проехался Адольф и по биографиям знаменитых диссидентов, покинувших родину в трудные годы, и в конце своей пламенной речи патетически возопил:
– Я же никогда не покину вас, и вместе мы возродим величие России!
Сергей Семенович, зашедший на кухню сполоснуть миску от щей, недовольно пробормотал:
– Не добили мы вас, сволочей, вот и полезли, как тараканы. Нет на вас Сталина!
Императрица, доселе неподвижно внимавшая оратору, согласно закивала:
– Был порядок, был... Все развалили, все...
– Такие, как вы, душили интеллигенцию в лагерях! – Адольф сорвался на визг. Он всегда чувствовал свое бессилие перед искренней любовью к советскому режиму.
– Да, душили, – подтвердил Вертепный, глядя на Адольфа неподвижными свиными глазками, – вот только тебя среди них что-то не припомню. Ты – говно, а думаешь, что интеллигенция, – спокойно заключил Вертепный и, обтерев рукавом губы от жира, сыто рыгнул и вышел из кухни. Он навернул хороших щец, в меру выпил и оттого был добродушен. СС даже не потрудился выставить из квартиры этого непрописанного демократа.
Но Адольф не понял, как ему повезло. Он глотал ртом воздух, не в силах подобрать слова к отвращению, которое вызвал в нем Вертепный.
– Ненавижу, – прошептал он, яростно пнув ногой так и не прибитую полку.
Надевая пальто, Адольф еще раз столкнулся взглядом с Вертепным, когда тот выходил из туалета с журналом под мышкой: нераскаянный сталинист до последней страницы использовал годовую подписку «Партийной жизни»...
Катя и родственники прощались подчеркнуто вежливо и торопливо, чтобы не успеть наговорить друг другу гадостей.
Соседи разошлись по комнатам после спонтанного митинга, а Катя осталась собирать раскиданные по кухне инструменты.
– Ну и душный же свекор у тебя, – заметил Нил.
– Не то слово! – Она закатила глаза. – Тошнит от его проповедей, наизусть их знаю, всегда одно и то же. Ты не представляешь, какие он отмачивал фортели! Однажды заявил, что уйдет из семьи, если Илья, я и Ирина не покаемся в преступлениях сталинского режима. Он убежден, что у нас в стране нет невиновных даже среди младенцев. Кто не жертва, тот – преступник. Либо ты пострадавший, либо – виновный в страданиях другого.
– Ну и как, ушел?
– Ирина тогда же утром за чашкой кофе во всем покаялась. Все-таки день зарплаты. А Илью эти комические разборки достали. Да разве его одного? Сталин-Ленин, Сталин-Ленин...
– Мысли витают в воздухе, а мы лишь выхватываем какие-то части целого, о котором не имеем представления. Не убирай инструмент. – Нил начал примеривать злополучную полку к стене. – А ты что же, за дедушку Ленина заступаешься? – Черные глаза Нила сузились и стали хитрыми.
– Как не заступаться, – усмехнулась Катя. «Я маленькая девочка, танцую и пою. Я Ленина не видела, но я его люблю». А впрочем, я-то
– Не откажусь. А где твоя дочка?
– Спит. – Катя примостилась с чашкой на подоконнике.
Затемненный двор за стеклом почти не просматривался. Между широко отстоявшими друг от друга рамами кухонного окна тускло белели кочанчики капусты, просвечивали банки с клюквой и антоновские яблоки.
Просверлив второе отверстие и забив в него пробку, Нил сделал перекур и присел на табурет рядом с Катей. На полу валялись мятые листки, из которых выглядывали отвертка и шурупы, также забытые Адольфом. Развернув газету, собеседник ехидно ухмыльнулся: – А вот тебе и современные стишки о любимом дедушке. Смотри, что пишет какой-то Саша Богданов:
Экстремизм дошел до безумия,И поджег Мавзолей бандит.Но нетленная наша Мумия!Наша Мумия не горит!Мы идем под трехцветным знаменемИ вот-вот закроем Главлит.Ленинизм горит синим пламенем,Только Мумия не горит!..Отложив в сторону майский номер «Антисоветской правды», Нил расправил другую листовку: – «Если Карла Маркса обрить наголо и аккуратно подстричь бороду клинышком, то получится из Карла Маркса вылитый товарищ Ленин! А если Карлу Марксу бороду сбрить и усы подровнять соответствующим образом, то получится настоящий Иосиф Сталин! Вот и не верьте после этого в переселение душ!..» – А если Горбачеву отрастить шевелюру и отрубить палец, то что получится? Катя, как ни странно, не засмеялась. – Знаешь, в детстве для меня существовали две тайны – Бог и коммунизм. Не знаю, которая из двух казалась страшнее. Я изводила отца вопросами: «Есть Бог?», «Настанет ли коммунизм?». Он никогда не отвечал определенно, но на всякий случай советовал в Бога верить, а про коммунизм ничего плохого не говорить. В коммунизме самым загадочным представлялось то, что в магазинах будет все и бесплатно. А брать-то можно только необходимое, но кто его определит, это необходимое? Вот я и боялась, – Катя поперхнулась, – что не выдержу коммунистической честности, нахватаю в светлом будущем ненужного барахла, набью полные карманы карамели, надену на каждый палец по кольцу и перепробую все пирожные.
– Сейчас ведь тоже считается, что мы получаем все необходимое по талонам, – хмыкнул Нил, – а по мне так винные и водочные талоны могут удовлетворить только грудных младенцев. Кстати, ты не могла бы со мной обменяться? У меня в этом месяце на муку и сахар не отоварены. Зато винно-водочные... – Нил тяжело вздохнул и достал из кармана брюк розоватый бумажный блок с наполовину выстриженными купонами.
Ничего не ответив на это заманчивое для нее предложение, Катя продолжила вспоминать:
– Больше всего меня огорчало то, что все люди при коммунизме станут честными, добрыми и справедливыми. Сразу делалось скучно и непременно хотелось злого персонажа, ведь без него ни одна сказка не обходится.