Интернатские. Мстители. Любовь и дети Ханум
Шрифт:
Зал уже не сдерживал аплодисментов, провожая восторженными взглядами с трудом узнаваемую молодую красивую пару, которая, смущаясь от столь неожиданного внимания к себе такой уймы народа, продвигалась по среднему проходу зала от задних рядов к сцене. До сих пор их видели только порознь, чумазых и в пропылённой рабочей одежде, его – в кепке набекрень, её – в плотной белой косынке, хоть в какой-то мере, да спасающей голову от перегрева палящим солнцем. Сейчас она была в расшитой цветными узорами светлой праздничной тюбетейке, из-под которой тяжело свисали роскошные чёрные косы, в ярком узбекском народном платье, с насурьмлёнными бровями и
Как только они поднялись на сцену, сидевшие в президиуме солидные мужчины встали и по очереди пожали им руки, а Артемий Богатырёв вручил по почётной грамоте и ключи от квартиры. После чего обнял и от души крепко расцеловал сначала Тамару, потом Амирхана, предложил им, как и обещал, места в президиуме, в том числе и одно из этих мест – своё, а сам под шум новой волны рукоплесканий скромно спустился в зал.
Эх, Артемий, Артемий! Всем ты хорош: и силён, и умён. Не раз перехитрил ты смерть на поле боя, а, пройдя через всю грязь и жестокость
войны, не утратил благородства души. Не оставил ты и свою израненную и покалеченную, превратившуюся в беспомощного инвалида боевую подругу, в отличие от поступавших совсем наоборот многих других фронтовиков, избалованных послевоенной нехваткой здоровых мужчин при небывалом обилии изголодавшихся без мужской ласки красивых женщин. А тут… продержавшись столько лет, дрогнуло-таки твоё закалённое сердце, допустило запавшую в него искру, способную, разгоревшись до жаркого пламени, спалить в пепел и само сердце, и разум.
Но вовсе не в этом главная твоя ошибка, Артемий, если вообще правомерно считать ошибкой то, что человеческому разуму никак не подвластно – допускать или не допускать к своему сердцу, принимать или не принимать дарованное Богом чувство. Нет, конечно, ничего тут от тебя, как и от любого иного, хоть трижды стойкого и порядочного мужчины, окажись он на твоём месте, не зависело бы ни при каких обстоятельствах. Промах твой – а вот тут уже от ума кое-что зависит! – немного в другом: негоже прилюдно целовать азиатскую женщину, да ещё в присутствии её собственного мужа. Даже – по такой уважительной причине и такому официально-торжественному поводу, как сегодня.
Ты не заметил, как почернел вдруг лицом Амирхан? А ведь следовало тебе, умудрённому жизненным опытом, знать, что кровь предков, текущая в жилах мусульманских мужчин, ой как сильна своей генетической памятью к тем временам, когда посторонний не имел права к чужой жене не то что прикоснуться, а даже видеть её лица. Ну, что ж, посмотрим, что будет дальше…
V
Счастливая Тамара не чуяла под собой ног от радости, когда они с мужем возвращались поздно вечером в ставший вдруг таким неинтересным барак. Неужели у них теперь есть свой угол – целая квартира, в которую они могут вселиться хоть завтра, прямо в праздничный день? И прямо с той же послепраздничной ночи она имеет полную возможность не спеша и
Не замечая какого-то необычного сопения непривычно молчавшего всю дорогу мужа, Тамара обернулась и крепко прижалась к нему:
– Ой, Амирка, как я тебя люблю! Теперь ты сможешь свободно и сколько угодно, хоть во весь голос, распевать дома песни, репетировать для своей художественной самодеятельности. А главное, деточек наших привезём… как только садик достроят. Как я по ним соскучилась!
– Поживём – увидим… – уязвлённая мужская гордость Амирхана, перед глазами которого всё ещё упорно стояла сцена их поздравления в Доме культуры, когда ставший отныне ненавистным большой начальник целовал ЕГО жену, пыталась бороться с нежной страстью к ней.
– Что случилось, Амирхан? – упавшим голосом, ничего не понимая, еле выговорила Тамара. – Тебе плохо?
– Да нет, всё хорошо, и даже очень. Особенно тебе и этому… Герою.
– А-а, вот ты о чём. Чудак! – облегчённо вздохнула она, убедившись, что муж, слава Аллаху, не заболел, а всего лишь нелепо ревнует к совершенно безобидному эпизоду. – Ведь не я же его обняла… а у них, наверное, так принято, когда поздравляют. Этот, как его – протокол.
– Меня такие протоколы не устраивают! Если без них не обойтись, давай уедем. Поживём пока опять у моих родителей, потом построим свой дом, будешь детей воспитывать. А я без дела не останусь, шофера везде нужны.
– Ты с ума сошёл? Интересная жизнь здесь, на целине, только начинается!
– Интересная для кого?
– Для нас с тобой и для детей наших, которых уже есть куда привезти. Ну, успокойся, пожалуйста. Пусть ещё кто-то ко мне только попробует приблизиться, хоть с медалькой обещанной, хоть с орденом… мигом забудет, зачем подходил! Я ведь только тебя одного воспринимаю как мужчину, и ты это прекрасно знаешь. Ну, пойдём скорее домой! Я так истосковалась по настоящей, ничем не сдерживаемой твоей нежности, Амирка, за время этой насквозь прослушиваемой и во все щели просматриваемой барачной жизни, не могу больше ждать… даже переезда в новую квартиру. Пошли же!..
Амирхан, как ни изощрялся подольше попроявлять мужскую суровость, всё же не устоял под ласками жены. Вспыхнувшая несколько часов назад в его душе жгучая ревность теперь и самому ему представлялась несерьёзной и, едва добравшись до своей комнаты в бараке, они наконец-то решились не обращать внимания на всё слышавших, как им не без причин казалось, соседей и на всю ночь отдались той сладчайшей страсти, с которой любили друг друга с первого мгновения их знакомства и хотели любить вечно.
VI
После новоселья Азимовы вплотную занялись ремонтом, приведением в
безукоризненное рабочее состояние своего грузовика, основательно
основательно потрёпанного в ходе уборочной и последующих осенних сельхозработ. Когда, наконец, был достроен и открыт давно обещанный властями детский сад с яслями для самых маленьких, съездили на несколько дней на родину в Узбекистан, где надарили кучу подарков родственникам и друзьям, забрали детей, нажитое за короткую супружескую жизнь небогатое добро и, вернувшись в свой целинный совхоз, некоторое время жили хоть и, будучи занятыми от зари до зари, нелегко, но – относительно тихо и спокойно.