Интервью, беседы
Шрифт:
Л: О Пастернаке не слышали, о Булгакове…
ЕВ: Дальше. Потом есть…
Л: Киплинг — далекое прошлое.
ЕВ: Ну как, ну все-таки как же — начало века и захватывает эти все коллизии XX века с войнами, со всем. Дальше. Потом американцев…
Л: Тогда Белый, да, пожалуйста. Мы отказались от Белого, потому что это до 17-го года.
ЕВ: Ну да.
МГ: Да, в общем, по-настоящему XX век с 14-го — 17-го. Конечно, из трех названных: Мандельштама, Платонова и Булгакова Мандельштам и Платонов чрезвычайно тяжелы для того, чтобы знакомить с ними…
И:
МГ: Ну понятно.
И: Это уже головная боль и бессонница на следующий год.
Л: А, кстати, Булгаков хорош тем, что он достаточно…
МГ: Да-да, он же известен. Я думаю, что они насчет тиражей…
И: Его играют… спектакли — да, все есть — есть Киев, есть Москва.
Л: Хотя мне кажется, на самом деле, «Мастер и Маргарита» никто еще не разжевал как следует, его еще нужно…
МГ: Что?
ЕВ: «Мастера и Маргариту» еще никто не разжевал.
Л: Он еще не понят, на мой взгляд.
МГ: Ну вот единственно его мог бы понять Шнитке.
Л: Это другой тип понимания.
МГ: А Шнитке — я пропустил — он как сейчас, не знаете?
И: Он сейчас плох, и он в Германии.
ЕВ: Но он в реанимации больше месяца.
МГ: Он живет в Германии.
ЕВ: Это понятно.
МГ: Он же вообще живет в Гамбурге. Потом, мне сказали, что он очень болен.
И: Я тоже знаю, что он очень болен.
Л: Относительно Булгакова.
И: Я знаю, что умер в ходе строительства в Москве какой-то композитор.
ЕВ: Да, Николай Каретников умер.
И: Умер неделю назад.
МГ: Знаете, есть еще одно соображение в пользу называемых имен. Что адекватно к ним и в связи с ними может быть представлена русская мысль, потому что русская мысль (в отличие от западной) не столь профессионализирована и никогда не была в отрыве от литературы и от искусства, она всегда работала образами гораздо больше, чем понятиями. И если они хотят рядом с писателями и так далее, композиторы — как? что? — им не подходят вообще? Потому что, если бы так, мы могли бы немножко четверку… и назвать Шостаковича все-таки.
И: Да, но у них пока писатели…
МГ: Ну, пожалуйста, это их дело. То, конечно, названные люди в полной мере могут быть названы мыслителями, потому что… и это особенность вообще русской культуры.
НС: …Булгакова.
Л: Нет, я не отрицаю его талант, я с удовольствием перечитывал недавно «Мастера и Маргариту»…
МГ: Но вы знаете, если судить, например, о Булгакове по дневнику Елены Сергеевны — если вы читали…
Л: Нет.
МГ: Нет? То действительно можно заразиться таким отношением.
НС: Нет-нет, я не только текст.
Л: Нет, я анализировал немножко антропософию. Дело в том, что я сейчас закончил работу об Ильфе и Петрове, где показываю, что на самом деле это мистические романы — это романы о пришествии антихриста. И они близки внутренне «Мастеру и Маргарите».
МГ: Я думаю, Ильф больше, но это…
Л: Ну, там трудно…
МГ: Ну да, там трудно.
Л:
МГ: Но Ильф и Петров кончились со смертью Ильфа — это понятно.
Л: Да. Нет, но и времена такие были, когда уже все кончались.
МГ: Да.
Л: Так что …Петрова нельзя обвинять что он мог дальше работать и…
МГ: Да нет, вообще он был человек благородный.
Л: Ильф уже тоже не мог дальше писать. Да и в связи с этим параллельно я немножко анализировал «Мастер и Маргарита», а вот сейчас читаю подряд Булгакова все… Мне кажется, там есть очень страшная вещь. Я не нащупал гностики — то, что сказала… потому что то, что я читал о мистике Булгакова, меня не удивляет — это такие более или менее тривиальные вещи. Чувствуется, что там… за этим стоит глубоко продуманная гностика, и у меня такое впечатление, что она очень такая, я бы сказал, …верующего интеллигента, что я принимаю главного носителя зла — то есть Сталина…
МГ: Ну да.
Л: …Потому что он не такой мелкий, гнусный, как вот эти вот мелкие носители зла. То есть эта вот сменовеховская линия Булгакова — то есть с самого начала первый этап был сменовеховский, потом уже попытка приспособиться к существующему. Не удалось. И… Вот для меня неприятен вот этот самый момент согласия быть союзником Люцифера, иметь дело с самим Люцифером, который, как мы знаем, в конечном итоге, по «Фаусту», несет добро — желая делать зло, делает добро. Это очень соблазнительная мысль, которая была у… у гитлеровцев была: с помощью зла добиваться добра. Вот чем больше я сейчас читаю Булгакова, тем больше я ощущаю вот этот элемент. Тогда вот эта странность Воланда и странность отношений Воланда с Христом…
МГ: Ну да.
Л: И Христос на самом деле — не Христос.
МГ: Конечно.
Л: Это нечто другое. Вот этого я… этого мне как-то…
МГ: Но вы знаете, я хотел вам сказать, что… что вы знаете, так: если быть откровенным до конца, то это родоначальник этого дела в русской культуре все-таки Александр Сергеевич. Он светлый гений, но все-таки. Вы знаете, он был чересчур умен… Он был очень умен — действительно (это, правда, я цитирую Баратынского, но…). Он поражает своим умом: неожиданностью и, так сказать, соответствием времени и месту, где он родился и жил, но вот это желание в Николае увидеть… принять его в себя. И это… этот помысел: себя вместить в него! Для того чтобы решить эту проблему России и установить, так сказать, двухголовую власть — власть трона и… и мысли, власть трона и слова, точнее, — это ведь, в общем, оттуда. Но если это не увидеть!.. Да. Понимаете, дело в том, что… ну будем, скажем прямо: Пушкину еще в том отношении повезло, что у него был такой финал — ну, как будто бы уготовлено было все, чтобы он потом отпечатался во всей, так сказать, русской культуре. Но ведь, понимаете, мало сказать, что вначале, допустим, он был увлечен Николаем, Николай тоже был неодинаков, и до 48-го года еще, допустим, могли быть какие-нибудь там, а он… все-таки Пушкин умер в 37-м и так далее. Но вот есть дневник его 35-го года, где он… не для полиции же он дневники писал. Оправдывает казнь декабристов довольно прямыми словами… Знаете, вот это вот… вожделение гигантской власти, вот это возможности, которые в этой стране таит власть. Понимаете, ведь вы говорите, что Иисус там не тот — и это совершенно верно, это очень важно!