Интервью на разворот. Рассказы
Шрифт:
Ох, и больно мне, ох, и тяжко мне. Где же эта хвостатая бегает? Может, помогла бы чем…
Был у врача. Не зря ходил. Утром стало полегче. Отпустило. Просветлела голова. Ноги пошли бойко. Настроение поднялось. Врач осмотрел. Подключил какие-то датчики (как он сказал: «Снял импульсы с важных жизненных органов») и выдал мне результат. Содрал правда, прилично, но дело не в деньгах. Сказал: «Вы, дедушка, на свои восемьдесят один не тянете. Лет на семьдесят», но вижу по глазам: врёт. Дурак я. Рассказал ему об эксперименте, не поверил. Посмеялся, но вежливо, не как та сволочь толстохаряя в халате. Предложил ходить к нему хоть каждый день. Главное – не нашёл никаких отклонений. Если заплачу (взятку, конечно), то он меня обещал положить на томограф. Врачи знают, что это такое, мне трудно объяснить. Долго мне рассказывал он об этом чудо-аппарате. Руку поглаживает. Очень обходительный врач. Очень. Томограф для меня бесплатно, но очередь среди ветеранов большая. Вот и надо кое-кому деньжат дать. Чтобы вроде без очереди попасть на него. Вещь хорошая. Надо посмотреть, но вот что удивительно – говорит: «Сердце у вас и внутренности невероятно
Решил раз в месяц ходить к этому парню. Володей, вроде, звать. Обходительный молодой врач. Дороговато, но ради науки. Может, потом, когда дойдёт до нашего дурного государства, что оно теряет, может, возместит расходы. Хотя вряд ли дождёшься от них. Сколько лет пропахал на государство, а толку? Если нет родных и близких, то никакому государству ты не нужен. Отброс общества. В пенсионном фонде смотрят, как на зверя. В каждом взгляде укор – что прожил двадцать один год после пенсии. Им надо, чтобы ты умирал в пятьдесят девять лет одиннадцать месяцев и двадцать девять дней. Вот тогда радость на лицах и аплодисменты. Одиночество – вот что плохо. Маруська так и не появилась. Готовит что-то, зараза. Не верю я ей. Не к добру.
Всю неделю хворал. Из квартиры не выходил. Разве что в обед, солнышко пригреет осеннее, вот и иду подышать на лавочку возле подъезда. Сяду на солнышке и сижу, внутрь себя смотрю. Что-то меняется в моих внутренностях. Соседи тоже замечают. Говорят: «Молодеешь, дяденька». Молодеть-то молодею, но тяжко. На душе кошки скребут. Отчего, не знаю. Тоска. Такая тоска подступила – не рассказать. Хоть реви белугой, хоть плачь. Может, в церковь сходить? Поделиться с Богом своими горестями? Так ведь не примет Бог-то. Столько лет не верил – и вдруг проникся. Болит всё. Пятна по пузу пошли. Большие, тёмные, вроде, как синие. Доковылял до платного врача Володи. Щупал-щупал, смотрел-смотрел, чуть не скоблил кожу ножичком. Не знаю, говорит, что и сказать. Науке это образование пигментного пятна не известно. Обещал научную литературу почитать. Деньги содрал, конечно, сволочь, но парень хороший. Спросил, не беспокоит ли. Говорю, нет. Пятно и пятно. Одно, другое, третье, не горит, не ноет, не чешется. Что за выделения, почему цвет такой необычный? Ничего не сказал. Сам не знает – по глазам видно.
Из поликлиники приехал на маршрутке. Колени не шевелятся ни туды, ни сюды. Хоть тресни. Еле доковылял до дивана. С тех пор и лежу. Всё болит и шевелится, колет и ноет. Что такое дал этот Ивашка, вдовий сын? Подсунул какую-то гадость. Зачем съел? Умер бы давно – и дело с концом. Вон и гроб в подвале гниёт. А так бы вместе гнили. В сырой земле. Что-то я ною. Это всё для науки. Для будущего поколения. Пусть знает, как достаётся бессмертие. Для наших стариков сто лет – это фантастика, вот бы дожить бодрячком, а потом и умереть не жалко. Раз – и в квас. Сто лет дело хорошее, но уж больно мне как!
Маруська объявилась. Увидела меня страдающего и глаза-то у неё загорелись от радости. Подумала: всё, издыхаю я. В деревню ездила. Картошку родне собирать помогала. Привезла самогону литров семь. Вот гульба начнётся. Ласковая. Может, говорит, врача вызвать? А сама доволь-нёханькая. Аж противно. Ну вот, как после этого жить? Все хотят моей смерти. Кости ломит, пятна всё крупнее. Синие стали – как тучи грозовые с каким-то отливом. Ничего не стал рассказывать Маруське. Выписывать её надо. Только встану на наги, так и займусь. Пойду в ЖЭК, выпишу её к чёртовой матери. Улыбается. Небось, в подвал сбегала. На гроб посмотрела, цел ли ещё, не сгрызли ли крысы. Да цел, цел. Сам проверял на всякий случай. Такая дрянь – не гроб, а одни убытки. В таких гробах бомжей хоронят. Под материей доски с обзолом. Это разве дело? Самую гниль подсунули. Маруська квартиру хочет хапнуть, а на гроб денег ей жалко. Вот бабы пошли. Никакой совести. Хотя какая разница, в чём лежать? Мне будет всё равно. Жизнь прошла. Чем заслужил я такой конец? Зачем судьбе меня обнадёживать? Ну, умер бы, как гадалка сказала, в 80 лет. И концы в гроб. Так нет, посмеялась надо мной судьба-злодейка, Ивана подсунула с его таблетками проклятыми. Живучий. Запах – ужас. Кал чёрный. Чего там внутри случилось? Словно одна грязь была всю жизнь. Лопатой скреби – не выскребешь. На унитазе сижу по полдня. Вонь такая, что спасу нет. Не помогает дезодорант, что Маруська приволокла. Хорошо хоть замок сняли, а то бы на балкон в ведро ходить пришлось бы. Ох, жизнь, нас плющат, а нам некого. Так и умереть недолго. Жаль. Только жить начал. Только радость жизни понял и осознал. Свечку поставить надо. Может, поможет?
Словно током ударило. Лежу утром, а оно как тряханёт. Словно во мне живое что-то. Все мышцы задрожали. И такая слабость по всему телу пошла, но после этой слабости рот открыл, как-то даже вроде сам, а фактически челюсти разомкнулись, язык вылез наружу, а лёгкие сделали полный вдох. Да так, что чуть глаза не лопнули. После такого вздоха думал: всё – кранты. Ан, нет. Приятно стало. Свежо во рту. И сила будто бы прибыла. Во все органы. Встал и давай ходить по квартире, почти бегом. Из души крик рвётся. Хорошо-то как. Блаженство невиданное. Вот это да, табле-точки покойного Ивана Алексеевича дают копоти. Хохотал, скакал на одной ноге. Хорошо ещё Маруськи не было, неделю как гуляет где-то. Решила меня измором взять. Видит, я вставать перестал, так и она, лярва, сбежала. А чего ей? Она прописана, а воды подать старику её никто не обязывает.
Радость-то какая! Сижу и плачу. Ходил к доктору Володе. Говорит: «Удивительно, но ваш организм выдаёт результаты намного лучше прежних». Говорит: «Смело себе рисуйте в биологическом паспорте шестьдесят лет». Врёт, конечно. Шестьдесят не шестьдесят, но лет шестьдесят пять есть. Ощущаю прилив сил. Именно в 65 мне было так легко. Всё удивлялся: отчего не старею? Вот это ощущение и сейчас у меня.
Разобрался с Маруськой. Пришла, кобыла. Встала в дверях и чуть не упала в обморок. Живой я стою. Да ещё румяный. Всё ей высказал. Сказал, что я бессмертный, что пусть свой гроб забирает из подвала или сама в него ложится. Что выпишу её из квартиры завтра же, потому что сволочь она ещё та. Хотела квартиру прибрать и меня на кладбище в старом гробу из обзольных досок в могилу бросить. Одним словом, всё, что о ней думал, всё выложил. Вот смеху было. Она глаза вытаращила. Как глянет на меня – и бегом из квартиры. Крикнул ей вслед, чтобы забрала вещи. Нет, коза, убежала так, визжа от потрясения.
Здорово-то как! Осень. Погода хотя и промозглая, а на душе свет и тепло. Как здорово быть здоровым! Дай Бог всего Ивану Алексеевичу. Зря я его ругал. Он молодец. Мог таблетки и другому отдать, а он мне отдал. Почуял, что я для науки самый годный. А что? Столько лет не пил и не курил – зря что ли. Ребята в цеху всё смеялись: «Кто не курит и не пьёт, тот здоровеньким умрёт». Вот и хорошо. От бригады давно уже никого не осталось. А были и молодые ребята. На пенсию меня провожали, им было младшему – 30, а старшему лет 50. Никого в живых нет. Вот тебе и «помирать здоровеньким». Я-то жив, а им не до смеха. Все в гробу лежат. Сгнили, наверняка. Нет, я, видимо, и жил только для этой минуты. Чтобы выдающийся учёный подарил мне новую необычную жизнь. Молодею на глазах. Этак, таким темпом я себя на пятьдесят лет омоложу. Вот тогда и посмеёмся.
Решил в пенсионный фонд больше не ходить. Пусть деньги переводят на сберкнижку. Оформлю себе пластиковую банковскую карточку. А к ним больше ни ногой. Полчаса пытали мою фамилию. По паспорту сверялись. Говорят: «Не верим. Это не Яков Владимирович Намедни. Это кто-то другой. Больно молод». Что есть, то есть. Сдуру трепанул, что работаю над омолаживающей диетой. Сказал и пожалел. Видя результат моей диеты на лице, они меня чуть не съели. Вот бабы. Жрать надо меньше. Пришлось их осекать, а как осекать, я знаю. Сказал так, что перво-наперво надо бросить курить, потом перестать водку жрать стаканами, обжираться мясом да пирогами. От такой диеты бабоньки погрустнели и оставили меня в покое. Не хотят лишать себя удовольствия, а жить долго хотят и выглядеть, как я, хотят. А сколько-нибудь сделать для этого, так нет. Не дождёшься. Всё им на халяву подавай. Жрали бы, пили и хорошо жили. Ишь, чего хотят! У меня наставник был в войну, так он говаривал так: «Не получится и жрать сладко, и срать гладко. Что-нибудь выбирай одно». Ну, да это всё ерунда. Больше не пойду. Деньги перешлют – и того довольно. Волнует другое: Володя-врач заявил, открыв от изумления глаза, что мой организм приобрёл ещё ресурсов, и биологический паспорт требует корректировки. Говорит: «Аппаратура не должна барахлить, но, по её данным, мой биологический возраст равен 50 годам. Я и сам замечаю, что что-то не то со мною происходит. Началось всё с того, что ночью проснулся в поту. Приснилась Маруська. Раздета догола, титьки до пояса, задница розовая. Я её схватил – и давай тискать. Да так хорошо мне стало, аж сперма фонтаном. Очнулся, все трусы в сперме. «Не может быть», – себе говорю. Это я уже забыл, когда хотел. Когда стоял мой детородный орган. Как жена умерла, так, вообще, забыл про него. Доставал только слить мочу, да и то перед этим долго искал-шарился, а тут – этакий здоровяк в штанах колом стоит! Вот это Иван Алексеевич. Вот он гений. Надо же, член стоит, как часовой у Мавзолея. С одной стороны радостно: опять вернулась мужская сила, а с другой стороны страшно. Это что ж, жизнь начинать с нуля? Пенсию отнимут, как пить дать. Соседи косятся. Ещё немного – и призовут милицию. Скажут: «В квартире кто-то живёт, отдалённо напоминающий старика Якова, но не более того». Кому объяснишь, что таблетки принял. Засмеют. Посадят в дурдом, и будешь там сидеть до смерти. Квартиру надо менять. Придётся поговорить с Маруськой. Уломать, чтобы разрешила пожить в её однушке. Хотя бы первое время. Посмотреть, что будет дальше. Как странно. Совсем недавно её выгнать хотел, ходил по всем инстанциям. Да что толку! Чиновники с нею заодно. Видимо, всем дали в лапу. Что участковый, что мастер в ЖЭКе, что прокурор. Улыбаются, головой кивают, руки разводят. Это, брат, банда. Попал в такие лапы пенсионер – пиши пропало. Видимо, государство родное хочет, чтобы пенсионеров истребляли такие, как Маруська. Эти загонят в гроб с гарантией. На сто процентов. От меня какая польза? А от неё! Ого-го. Всем даст на лапу. Отгуляют. Продадут. Разбогатеют на одну квартиру, а человека нет. И власть на её стороне и вокруг всякая мразь вертится. Сколько нас по городу, по области, по стране – пенсионеров-одиночек! Хотя чего это я? Я уже не пенсионер. Раз член стоит, то какой же я пенсионер. Я теперь жених что надо. Женюсь, подберу себе молодуху, она Маруську вмиг сожрёт. Лучше доверить это дело бабе. Самому не справиться, а молодуха её за патлы – да за дверь. Всех делов. Пока, правда, придётся переехать к ней. Может, уговорю.
Много времени утекло. Месяц. Событий накопилось множество, а писать не хочется. От Маруськи я ушёл. Старая. Поначалу она была в шоке, но шок у неё прошёл, когда я её загнул буквой «зю» и сделал то, что любил в молодости. Кувыркался с нею всю ночь. Она от такого восторга всё перепутала. Меня не узнаёт и говорит, что я сын Якова. Яков, сволочь, обманул её, что одинокий. Теперь она видит, что у Якова есть сын. Да такой красавец. Ещё бы. В зеркало глянь – и оторопь берёт. Сорокалетний мужик – не старше! – смотрит на меня и лыбится.