Интервью с раввином Адином Штайнзальц
Шрифт:
Перед строем солдат, обращенных лицом к нашей древней святыне, главный раввин ЦАЃАЛа произносил речь - короткое, суровое и насыщенное словами Торы и пророков напутствие тем, кто отныне отвечает за безопасность жителей страны. Церемония собрала множество публики: родные, друзья. Евреи, говорящие на множестве языков, урожденные израильтяне и репатрианты с разным стажем гражданства. Но мало кто из этих возбужденных людей молчал, слушая раввина. Люди словно ничего не видели и не слышали, занимаясь кто детьми, кто заботами прошедшего дня, кто дружеской болтовней. А я стояла и думала: «Что ожидает этот народ, который ведет себя так легкомысленно? Где их трепет перед святым местом?
А. Ш. Не стоит так переживать. Это просто недостаток культуры. То, что называется н е к у л ь т у р н ы е л ю д и (раввин произнес эти слова по-русски).
З. К. Но разве место не обязывает вести себя иначе? Ведь там и среди солдат, и среди зрителей было немало религиозных людей!
А. Ш. Когда-то, еще ребенком, я помню, Стена плача высилась в узком нечистом проулке. Подойдешь поближе, закинешь голову, придерживая кипу, - а она возносится до самого неба. И трепет охватывал душу. Потом построили перед ней площадь, превратили ее в место проведения торжественных церемоний, включили в путеводители для туристов. Кто теперь ощущает ее святость?..
З. К. Мы очертили круг. Начали с параллели «святое место - святое время» и кончили той же параллелью, только с отрицанием: «ни Шабата - ни Стены плача». Что же нас ждет?
А. Ш. Трудно сказать. Для того мы и беседуем с вами, для того и издаем наш журнал, чтобы изменить ситуацию в желательном для нас направлении.
Пурим
Беседу с раввином опубликована в издании "Мекор Хаим ", выпуск 70).
Ѓаман был первым, кто ввел в оборот классическую теорию антисемитизма.
Как и его многочисленные последователи, он пал жертвой собственной ненависти.
На протяжении своей истории евреи конфликтовали со многими народами и часто воевали, в том числе, и как наемники, - тем не менее до поры до времени антисемитизма все-таки не было. Даже разрушение Первого Храма нельзя назвать актом, направленным против евреев как таковых - скорей уж это было действие, совершенное огромной империей против маленького царства, попавшегося ему на пути. В вавилонском изгнании не было зафиксировано ничего такого, что можно было бы назвать антисемитизмом, депортированные евреи жили в изгнании совсем неплохо. Таким образом, первым историческим свидетельством антисемитизма является Книга Эстер. Почему Ѓаман ненавидел евреев? Поводом, несомненно, послужила его ненависть к Мордехаю.
Но почему Ѓаман не мог удовлетвориться местью лишь одному ему? Зачем первому министру царя Ахашвероша понадобилось уничтожить весь «народ Мордехая»? Ответ на этот вопрос очевиден: само существование евреев вызывало в нем иррациональную, не поддающуюся объяснению ненависть. Ѓаман не пытался найти ни теологическое, ни какое-либо иное оправдание своему чувству - он просто ненавидел евреев. Это антисемитизм в чистом виде, подобный дистиллированному веществу, полученному в лаборатории. Слова Ѓамана, обращенные к Ахашверошу, - прототип многовековой антисемитской риторики. Он сказал следующее:
«Есть один народ, рассеянный по всем областям твоего царства; и законы у него иные, нежели у всех народов, а законы царя они не соблюдают... Не угодно ли будет царю повелеть истребить их? А я отвешу тогда чиновникам десять тысяч шекелей серебра, чтобы внести их в царскую казну».
В этом обращении содержатся три условия,
Персия времен, о которых идет речь в Книге Эстер, представляла собой огромное многонациональное государство, управлять которым было весьма сложно, так что царь-тиран, обладавший неограниченной властью, даже в редкие моменты трезвости не мог в одиночку удержать в руках бразды правления. Поэтому некоторые цари назначали себе помощников, которым разрешалось подписывать практически любые документы от их имени.
С одной стороны, такие помощники были необходимы, с другой стороны, они несомненно представляли для владык серьезную потенциальную опасность, и те должны были внимательно следить за тем, чтобы их приближенные не превышали данную им власть. Как можно было решить эту проблему? Во-первых (и это очевидно), следовало время от времени менять таких людей. Во-вторых, у них не должно было быть ни достаточной базы для дворцового переворота, ни поддержки населения. Иными словами, они непременно должны были быть иностранцами. Ахашверош применял оба способа.
Иностранцам царь мог больше доверять, поскольку им было куда сложнее узурпировать власть. Если царский помощник преуспевал в чем-либо, это считалось заслугой царя; если же терпел неудачу, он оставался в абсолютном одиночестве. Таким образом, Ѓаман получил свой важный пост благодаря тому, что был чужаком и в социальном плане ничего из себя не представлял. Еврей Мордехай тоже был иноземцем. Рано или поздно Ѓаман все равно должен был быть смещен, однако его политические успехи, огромная власть и казавшееся безграничным доверие царя вскружили ему голову и притупили инстинкт самосохранения, он ускорил свое падение, совершив две ошибки. Первая из них диктовалась ненавистью к Мордехаю, вторая - тщеславием и самовлюбленностью. Но обе были следствием некритической оценки своего положения при дворе, которое казалось первому министру абсолютно прочным. Когда истинное положение вещей открылось ему, было уже слишком поздно.
Первая ошибка Ѓамана состояла в том, что он попросил Ахашвероша казнить человека, оказавшего царю важную услугу. Между тем, хотя в этот момент Ахашверош еще не был лично знаком с Мордехаем, он уже был убежден в его преданности. Второй ошибкой был предложен-ный Ѓаманом способ вознаграждения человека, «которого царь хочет отличить почетом». Согласно закону, никто, кроме царя, не мог садиться на его коней, и после смерти владыки их убивали или калечили. В такой стране, как Персия, где царь считался полубогом, пожелание Ѓамана проехать на коне Ахашвероша в царских одеждах было неслыханно дерзким. Предложив это, Ѓаман укрепил подозрения царя и ускорил свое падение.
Эстер искусно сыграла на этом, раздув из тлеющих углей подозрений пожар. В опасной игре, которую еврейка с риском для жизни вела с царем и Ѓаманом, она обратила внимание мужа на то, что влияние Ѓамана усилилось до опасных масштабов. Ахашверошу не нужно было быть ни слишком проницательным, ни слишком подозрительным для того, чтобы почувствовать себя неуютно на пиру Эстер, а когда он обнаружил Ѓамана на постели жены, это было каплей, упавшей в и без того уже переполненную чашу.
А. Штейнзальц