Интервью, взятое у собаки
Шрифт:
— Говорят, с собакой дружи, а палку в руке держи.
Пес глянул на своего лохматого друга:
— Хочешь знать, есть ли у него палка? Нету. Ну а я тебе скажу по-нашенски,
по- собачьи: дружи с человеком, пока зубы не выпадут…
— Ты счастлив? — спросил я разболтавшегося пса. Думал, он заскулит, прослезится опять: «Нет на свете меня несчастнее!», а он уставился
— Я счастливее всех людей. Самое большое несчастье — быть человеком. Сколько у него бед и напастей. Говорят, собачья порода выносливая, но попробуй вынести человечьи мытарства! Нам бы и дня не выдержать. И ведь все беды у вас от ума. Знаешь, земля на всех одна, и всем живым ее хватило бы, но по вашей милости дело идет в разнос. Разум человека доведет до ручки, а уж человек мир доведет до полного краха… Мы, собаки, чуем приближение землетрясения. С тех пор как человеческий разум стал вмешиваться в дела природы, землю точит порча, и людей, и животных… Живи на земле только мы — зверье, была бы тишь да гладь. А вы, люди, рубите сук, на котором мы все сидим, режете жилу земли. Кровью исходит земля… Будь проклята ваша двуногая порода.
Такого я не ожидал. Собачьи проклятья задели меня за живое: как-никак, я человек!
— Заткнись, псина! Ты и есть собака, что с тобой говорить!
У моего собеседника шерсть на загривке встала дыбом, зарычал, хотел броситься на меня, но покосился на своего друга, вроде испрашивая разрешения, и осекся, взял, так сказать, себя в лапы.
— Да, я собака. Ну и что в этом зазорного? Мы, собаки, на границе служим, взрывчатку и наркотики находим, дома сторожим. Между прочим, и в культуре, если на то пошло, в меру наших возможностей участвуем: по телевизору и в цирке вас развлекаем… В иных странах нас целые добровольные общества защищают. А про Лайку забыл? Про Белку и Стрелку! Кто первыми в космос полетели?
— Ишь, расхвастался! — усмехнулся я.
— Говорю, как есть. Это вы, люди, или захватываете тех, кто на виду, или вешаете на них всех собак. Пес покосился на своего друга, тот одобрительно закивал.
— Ладно, — я решил разбавить серьезные материи шуткой. — А
— Мой хвост человечьему не чета. Кроме него, — пес показал на друга, — я ни перед кем не вилял хвостом. — После недолгой паузы он еще раз глянул на друга и добавил: — Эх, если бы выходила газета на собачьем языке, я сам взял бы у тебя интервью.
— Будет и такая… — отозвался Лохматый Мужчина. — Может, уже где-то выходит, а мы не знаем.
— Насчет собачьей газеты не знаю, — сказал я. — Но в следующий раз возьму интервью у тебя.
— Не утруждайся, — сказал Лохматый Мужчина. — Мы с собакой единомышленники.
— Тогда ответь хоть на один вопрос.
— Валяй.
— Почему у тебя такое волосатое тело?
— Был бел, как белок, да туман заволок… Судьба замотала, без угла, без причала… Короче, тело приспосабливается к природным условиям. Ведь житуха у меня не как у людей.
— А на кладбище отчего обосновался?
— Приглянулось. По душе мне здесь.
— Может быть, я могу тебе чем-то помочь?
— Если Аллах не в силах помочь, то что может Его создание.
— Хочешь, буду наведываться иногда?
— Нет! — отрезал он.
— Ну, раз так, пойду. — Я поднялся. — Может, слово какое скажешь напоследок… Мы же люди…
— Слово свое я сказал ему, — показал на пса. — И завещание ему оставил.
— Завещание — псу?!
— Тебе этого не понять. Молод еще.
— Ладно… Если не секрет, что завещал? — спросил я.
— Завещал, чтобы он по смерти съел меня. А то смердеть буду…
— А что пес? — я посмотрел на лохматого — тот угрюмо молчал.
— Сначала зарычал и замотал башкой, мол, не ем человечины. Но я полдня канючил, умолял слезно и уломал — согласился из жалости…
Когда я опомнился, то увидел, что тащусь по кладбищенской тропе, да так, будто увязаю в трясине.
Я выполз со старого кладбища, как старый катафалк. И внутри катафалка была глухая пустота.
…Над старым кладбищем густела тьма. И старые покойники, натянув на свои старые мощи старую тьму, обрели покой…