Интимный дневник. Записки Лондонской проститутки

де Жур Бель

И я никак не могла объяснить, если спрашивали, откуда у меня синяки. «Стукнулась об дверь», — пожимала я пле­чами. «В спортзале занималась и упала». Или: «Синяк? Какой синяк? Где?»

Однажды в выходные В. заказал комнату в Королевс­ком медицинском колледже. Там есть корпус, где останав­ливаются медики, которые приезжают в Лондон из про­винции или еще откуда-нибудь. Я не знаю, как ему уда­лось провести меня туда. Мы уселись на узенькую односпальную кровать, включили телевизор, по которому шла какая-то документальная порнуха, и стали смотреть, заедая пиццей. Мне надо было как следует поесть — член у него был такой большой, что, засовывая его себе в рот, я давилась, изрыгая ему на бедра кусочки

мясной начинки с диетической колой, а его друг от этого становился только тверже. Он хватал меня за волосы, дергал, пока мне не становилась так больно, что я начинала плакать, а он в это время дрочил мне в ухо или прямо в залитое слезами и рвотой лицо. Ванная там была одна на две комнаты. В нее можно было попасть только через прихожую, и когда я вышла, из комнаты напротив показался молодой врач-индиец. Он только увидел меня, так сразу и застыл, как вкопанный с вытянутым от изумления лицом. Молодой человек наверняка слышал, что мы там у себя вытворяем, но ему не видно было подробностей. Следы рвоты у меня на подбородке и на рубашке сильно его озадачили. Я под­няла руку и слегка помахала ему в знак приветствия.

— Интересно, а кто из вас двоих врач? — спросил он грубоватым голосом.

— Я, — соврала я и прошла вслед за ним в туалет. Че­люсть у бедного доктора так и отвисла.

Между прочим, В. был сам немало озадачен этим стран­ным моим влечением, что уж говорить обо мне.

— О чем ты думаешь, когда я тебя бью? — спросил он однажды днем, когда мы сидели на скамейке в Реджент-парк и любовались плавающими в пруду гусями и лебедя­ми. Он бил меня через каждые несколько минут, доволь­ный тем, что вокруг никого.

— Ни о чем, — ответила я. Он гладил меня рукой по щеке, потом вдруг рука его замирала, и я уже знала, что сейчас последует сильная пощечина, обжигающая боль, от которой на глаза наворачиваются слезы, и потом щека начинает пылать, будто к ней приложили горячий утюг. В голове и вправду остаются только эти ощущения. Было очень больно, но боль была какая-то странная, она не влекла за собой ни обиды, ни злости, ни страха. Эта боль была чиста, она возбуждала, как и любое другое физичес­кое прикосновение. Она была подобна оргазму, в кото­ром забываешь о себе, о своем партнере, обо всем мире.

— Может, ты на меня сердишься?

— Нет.

У меня дома В. был только раз. Он хлестал меня плет­кой сначала через рубашку, потом без нее и остановился только, когда пошла кровь. В душе наверху он облил меня мочой с ног до головы, потом заставил меня встать на четвереньки и уткнуться лицом в лужу, а сам в это время шлепал меня по заднице. Потом кончил мне прямо в лицо, взял зеркало и поднес к нему.

— Ты очень красивая, — вздохнул он.

Я едва разлепила глаза; их щипало от спермы и мочи: из зеркала на меня смотрела сидящая на корточках на белом кафельном полу девица с красными щеками. Это выглядело действительно здорово. Совсем не то, что на обложках всяких там глянцевых журналов. Я широко за­улыбалась.

Уехав на каникулы в Шотландию, я тайно слала В. пись­ма. «За обедом думала о тебе, вспоминала твои длинные руки», — писала я в первом, пробном письме. В очеред­ном: «В следующий раз, как приедешь ко мне, не забудь прихватить фонарь и веревки, те самые».

А последнее письмо я написала утром, а накануне была холодная ночь, мошкара ела меня живьем, я стояла на улице, прижав мобильник к уху, а В. со смаком и с по­дробностями сообщал мне, что он собирается проделать со мной в следующий раз. «После того как ты рассказал, как станешь бить меня и издеваться надо мной, я верну­лась домой с насквозь мокрыми трусами». Да, я все еще была влюблена в другого, но тот был красавчик, как кар­тинка с обложки журнала, и весь такой благородный

и смирный. Он даже ни разу не слышал, как я писаю, — какое там пачкать мне лицо какашками, слабо ему будет.

А наши отношения с В., похоже, завязались в такой тугой узел, что будущее у них было темно: узел этот надо было не то что разорвать, а перерубить как можно ско­рее — иначе нас обоих неизбежно когда-нибудь застукают и упекут в тюрьму. Был, конечно, еще вариант, совсем уже жуткий: женитьба и скучное существование до конца дней своих где-нибудь в пригороде. В. такая перспектива, мягко говоря, не нравилась, и как-то вечером мы потолко­вали как следует и в конце концов вынесли нашему рома­ну смертный приговор. И тогда я изящным движением руки, как в какой-нибудь мелодраме, влепила ему крепкую пощечину.

— Тебе, между прочим, всегда хотелось это сделать, с самой нашей первой встречи, — сказал он.

Но я не сразу перестала испытывать к нему свое стран­ное желание. Прошло две недели, и я не удержалась и послала ему сообщение: «На моей левой груди все еще видны следы твоих ногтей. Скучаю».

vendredi, le 12 decembre

Вчера вечером позвонил мой Мальчик. Наконец-то. Как обычно, он очень сексуально хныкал и скрежетал зубами, жалуясь на нашу несчастную судьбу двух влюбленных, разделенных огромным расстоянием.

Потом разговор принял более прозаический оборот.

— На этой неделе мой папа на пару дней приедет в Лондон.

— Зачем?

— Курсы повышения квалификации. Он их страшно боится. А еще он терпеть не может Лондон. Говорит: что там делать, сидишь один в городе, как сыч, пойти не к кому.

У меня сразу в голове мелькнуло: ой-ой-ой, а что если ему придет в голову заказать девушку? А вдруг он позво­нит в мое агентство?

— Да не волнуйся ты, не умрет же он, в конце концов. Твой папа отличный мужик, неужели во всем городе не найдется никого, с кем он мог бы пообщаться, сходить куда-нибудь? — Боже, не дай ему позвонить в агентство. И, пожа­луйста... я понимаю, что хочу слишком много... но пожалуй­ста, если позвонит, Господи, сделай так, пусть это будет дру­гая контора. — А почему твоя мать с ним не съездит?

— На этой неделе она занята.

Черт побери. Умом я понимаю, что статистически это почти невероятно. И все-таки, у меня ж в последующие два дня целых три вызова, и я не могу не думать об этом. Если годы и научили меня кое-чему, так это вот чему: а) люди только и делают, что вруг, хитрят и надувают друг друга; б) звезды всегда выстраиваются так, чтобы мне было плохо.

samedi, к 13 decembre

Вчера вечером ездила по вызову в Бедфорд. Обратно едва успела на последнюю электричку. На платформе было почти совсем пусто: только какой-то моложавый интелли­гент в очках, кроссовках и наушниках да несколько оди­ноких женщин. Интересно, с работы они возвращаются, что ли, а если с работы, то что это за работа такая, если уже так поздно? Поезда проносились мимо без остановки, и мне казалось, что ждем мы уже здесь целую вечность.

Потом, уже когда мы тряслись в вагоне, на одной из остановок ворвалась группа подростков. Все были пьяны и что-то орали охрипшими голосами, только один обра­тил на меня внимание. Остальные приставали к какому-то толстому парню из их же компании. Они отобрали у него ботинок и теперь дразнили, перебрасывая его один друго­му, игра отвратительная и жестокая. Игра закончилась тем, что обувку его выбросили в окно, в проходящий мимо поезд. Он стал орать, как бешеный, набросился на двоих других. Вышли они, слава богу, в Харпендене, и до самого Кентиш-таун вагон оставался совершенно пустым.