Инвиктус
Шрифт:
Кровавые игры. Неразумно обращать на них внимание нерожденного. Услышать здесь такое, тем более на латыни с плохим произношением, было странно. Эмпра нахмурилась, но не отвела взгляд от арены. Разговор с древним римлянином противоречил всем правилам поведения рекордера, хотя она уже давно нарушила их, общаясь с гладиатором без видеозаписи. Эмпра пришла сюда по одной-единственной причине и не чувствовала себя расположенной к разговору.
— Я сделал ставку на Гая. А ты?
Сердце учащенно забилось. Заметил ли док ее реакцию на имя? Эта мысль была первой. И почему молодой человек
Отключив передачу данных, Эмпра задала вопрос:
— Кто ты?
Нахмурившись, юноша молчал, пока Эмпра не начала сомневаться. Возможно, человек из этого времени и не понял языка Центрального. Наверное, здесь какое-то случайное совпадение или результат ее болезненного состояния.
— Я не записываю, — сделала она вторую попытку. — Можешь говорить спокойно.
— Я друг. Зови меня Грэм. — Эти слова получились у незнакомца гораздо лучше, чем фразы на латыни. Живая речь, а не лоскутное одеяло, слепленное автоматическим переводчиком. — Пришел забрать тебя назад, на «Аб этерно».
Сердце снова сжалось.
— Ты не понимаешь. Я не могу уйти…
— Гай сегодня не бьется. — Грэм посмотрел вниз, на императорскую ложу; под приветственные крики толпы в ней как раз появился император.
Эмпре очень хотелось, чтобы его слова соответствовали правде, но тем больнее ранила ложь. Поединок Гая числился одним из первых, об этом он поведал за столом прошлым вечером, так и не сумев спрятать дрожь в голосе.
— Бьется. И я должна это видеть. — Эмпра всхлипнула, удивившись себе. Обычно она умела скрывать чувства. Благодаря свободной столе шесть месяцев скрывала от экипажа «Аб этерно» свою беременность. — Мне нужно знать, чем закончится бой.
— Мы заключили соглашение с ланистой Гая. Он свободен и ждет возле «Аб этерно», чтобы попрощаться. Я здесь, чтобы отвести тебя к нему.
— Свободен? — Голова у Эмпры закружилась еще сильнее. Руки упали с живота на скамью, пальцы вцепились в потрескавшееся дерево. — Корпус никогда бы этого не позволил.
— Мы не из Корпуса, — объяснил Грэм. — Как бы я, по-твоему, сидел здесь и разговаривал?
— Если вы не из Корпуса, то откуда?
— На ответ потребуется больше времени, чем у нас есть. У тебя скоро отойдут воды, и если не успеешь возвратиться в Центральный до рождения сына, дела могут обернуться очень дерьмово. Э, извини за выражение.
Но Эмпру поразило не грубое слово. Сын. Ладони взметнулись назад к животу. Док предлагал определить пол ребенка, но она отказалась, потому что не смогла бы уберечь тайну от Гая и открыла бы гораздо больше, чем могла себе позволить.
— В каком смысле дерьмово?
— Идем со мной. — Грэм поднялся, протягивая руку. — По дороге объясню все, что смогу.
Порта санавивария должны были скоро открыться. Эмпра внимательно смотрела на их решетчатые створки. Стандартный римский дизайн — набран из треугольников и перекрестий, зависит
— Но как же Гай?
— Он будет там, — пообещал путешественник во времени. — Чем быстрее уйдем, тем больше времени останется для прощания.
Такого расставания Эмпре и хотелось — не омраченного решетками и лязганьем оружия.
Она взяла Грэма за руку. На пути вниз ступеньки казались круче. Смещенный центр тяжести Эмпре не помогал, но Грэм не только выглядел крепким, он надежно поддерживал ее на пути к арочному выходу. От Эмпры не укрылось, что он частенько посматривает на ее живот. Не пропустила она и последний взгляд, который он бросил через плечо на песок арены.
Сын Гая продолжал брыкаться у нее внутри.
Это чудо. Вмешательство, похоже, не божественное, но такое же эффективное.
Она невольно спросила себя, чего это будет ей стоить.
45
MEMENTO MORI
Фарвею Гаю Маккарти всегда хотелось повидать мир, а не спасать его.
Рамки его зрения сузились до размеров дверей. Порта санавивария. Ворота жизни. Солнце светило в широкий проем сквозь треугольники решетки — после часа, проведенного в полутьме подземелья амфитеатра, оно казалось ослепительным. Позади в туннеле ревели тигры и львы, но зверь по ту сторону ворот рычал громче. Возбужденно вопившую перед первым утренним поединком толпу подстегивал вовсе не первобытный инстинкт выживания, и от того все происходящее казалось еще более ужасным. Они хотели видеть, как люди истекают кровью. Для забавы.
Противник Фара выглядел равнодушным, хотя сказать наверняка было трудно. Шлем скрывал большую часть его лица, отверстия для глаз лишь намекали, что под маской прячется человек. Правая, покрытая броней рука выглядела автоматизированной. Шрамы на груди говорили о жестоких испытаниях, а мускулатура заставила Фара устыдиться своих подтягиваний и занятий с гирями.
Больше всего Фар завидовал мечу соперника. С трезубцем и сетью он чувствовал себя статуей на фонтане — почти что голым и вооруженным скорее для вида. Ни шлема. Ни щита, такого, как у легионеров. Даже жалких наголенников не дали. Клинок противника без труда найдет его плоть, как бы яростно он ни бился. А он намеревался биться. Это решено. Так у Грэма будет больше времени, чтобы увести мать подальше, к «Аб этерно», а у нее — несколько лишних минут для прощания с Гаем. Фар твердо решил цепляться за каждую оставшуюся ему минуту жизни. Может, из чистого эгоизма, может, из-за своего упрямства.
Похоже, это испытание сделает его человеком.
Фар смотрел на ворота жизни и размышлял, было ли ему предназначено закончить жизнь здесь, у собственного начала, завершить круг и прекратить существование. Их с Прией дыхание слилось через коммуникатор, напоминая Фару, из-за чего он стоит у этого порога. Из-за любви. Из-за любви большей, чем их собственная. Их сегодняшнее горе — это прошлое горе его матери, и сейчас есть только один способ покончить с этим. Только один способ начать все заново.