Иные города

Линдт Нина

Он соединил ее пальцы со своими и крепко сжал: скрип пера по листу бумаги, шорох песчинок в песочных часах, шуршание разворачиваемого пергамента, удар стилом по глиняной табличке: звуки и образы сменяли друг друга часто и ярко. Зрачки ее расширились, она видела так много всего, словно одновременно была в тысяче мест. Слышала столько, словно оказалось в некоей вселенной, где хранились звуки. Или же он был этой Вселенной, где хранилось время? Меч, вонзающийся в тело рыцаря, самолет-бомбардировщик, сбрасывающий свою смертельную ношу, женщина в муках родов, первый крик ребенка,

кисть художника касалась холста, пышная юбка танцовщицы взлетала вверх, мужчина и женщина сливались в единое целое. Она вздрогнула. Его глаза превратились в две черные дыры, и там мелькали звезды, а может, вспышки памяти. Миллиарды образов. Бесконечность воспоминаний.

— Что ты видишь?

— Все, — выдохнула она.

Он улыбнулся, и его глаза приобрели привычный вид.

— Что ты понимаешь?

— Это хорошо, — Настя смотрела демону в глаза. — Все это — хорошо.

— А смерть? страдания? войны? болезни?

— Кажется, это часть. Смерть — часть жизни.

— Вы не знаете другого пути, — он отпустил ее.

— Кто ты?

— Я как время, которое открывает правду или скрывает ее. Я — знание и смерть всему.

— Тогда чего ты хочешь?

— Стать ничем. Я — смерть, которая не может умереть. Никогда. Я вечен.

— Наверно, это неплохо, быть всегда.

— Нет, это невыносимо. Время преследует меня. Я хотел бы остановиться, но я не в силах, пока не пойму.

— Что?

Он не ответил. Она помолчала.

— Ты знаешь, когда я умру?

— Да. Не хочешь узнать, когда?

— Нет. Пока нет, — она поежилась. — Ты когда-нибудь любил?

Его бровь иронически приподнялась.

— Демоны не могут любить.

— Но как? Любовь — разве это не основа всему?

— Нет, конечно. Это оправдание людей своим низким страстям.

— А разве не существует абсолютной любви?

— Нет ничего абсолютного кроме абсурда.

— Я тебе не верю.

— Ты абсурдна. Разговаривать о любви с демоном — абсурд, Настя.

— Ну, не с ангелами же говорить о ней.

Демон расхохотался. С облегчением, она почувствовала, что он снова стал графом Виттури.

— Пойдем, внезапно смертная и абсолютно смешная, у тебя еще есть время все узнать самой.

Кто же он? Настя шла рядом с ним по городу, кусая в раздумьях губы. Дьявол, демон, смерть, время? Как ни назови, повсюду обреченность. В любом имени слышится крах жизни и вопль бессмертия. Не потому ли он слегка презирает все вокруг и не любит никого: так проще. Так не привязываешься к преходящему. А она сама? Разве не прав он, что не любит она его вовсе, а всего лишь страсть тянет ее к нему, как магнитом. Низкое желание к его телу. Она украдкой бросила на него взгляд.

Любое движение демона устремлено вперед, он напоминал ей греческие и римские статуи спортсменов, воинов и воинствующих богов. Мятежная шевелюра черных волос, взгляд, полный вызова окружающему миру. Отчеканивает каждый шаг так, что, кажется, должны остаться на асфальте следы.

Надо быть благоразумнее, решила вдруг она. Раз запретили с ним сближаться, значит, надо держать его на расстоянии. Ведь так лучше

для нее, так спокойнее, душа не кипит чувствами, не переворачивается все внутри, не обрывается и замирает сердце, когда он нечаянно задевает ее рукой или взглядом. Нельзя, значит, нельзя. Даже маленькие дети это понимают. Почему же так трудно уложить это понятие на полочку своего сознания?

В сумерках города, при свете фонарей, его присутствие и вовсе заполняло все пространство. В солнечном сплетении горела необходимость выяснить с ним все, как-то уравновесить их чаши, но она боялась даже слово вымолвить. Но он вдруг остановился, она тоже. Они стояли у входа в маленький парк рядом с Пасео де Грасия. Он открыл чугунные ворота и полуоборотом головы пригласил ее следовать за собой.

Под ногами заскрипел песок, они дошли до скамейки и сели. В окнах домов, выходивших на парк, уютно горел свет. Демон смотрел на эти золотистые квадраты окон и, казалось, видел все, что происходит за ними.

Настя устало села рядом.

— Азазелло… — тихо произнес граф.

Настя почувствовала, как примораживается от страха к скамейке. То ли он ждал их здесь, то ли явился на зов графа, только из тени дерева появился вдруг демон, тот самый, что встретился ей уже однажды. Его красные глаза с вертикальными зрачками бегло оглядели ее и уставились, не мигая, на графа. Тот сидел, положив руки на спинку скамейки, как развязный франт на прогулке в парке.

— Ты передумал? — спросил Азазелло.

— Нет.

— Тогда зачем звал? — Азазелло обнажил желтые клыки.

— Чтобы еще раз напомнить. И предупредить. Не делайте того, что задумали. Вы разрушите все.

— Мы разрушим мир, который нас не устраивает. И создадим новый. С нашими правилами. Если ты не с нами, тебе в нем места не будет.

— У вас нет такой силы, чтобы создавать новое. Вы лишь разрушение. И она тоже.

— Ноктурна родит то, что сможет создавать, это будет новая сила.

— А ты уверен, что оно захочет считаться с вашими желаниями?

Азазелло на миг замер, глядя в упор на графа.

— Мы знаем, что так будет. Он знает.

— Он… Да он растерял последние остатки былого величия.

— Замолчи, Самаэль! Всегда был гордым, считал себя иным, лучшим, а закончил так же, как и мы! Изгоем! С кем якшаешься? С низкими тварями, с людьми, — Азазелло плюнул в сторону Насти. — Что тебе в ней, Самаэль? Это же прах от праха земного, пыль, озаренная каплей сознания. Она же ничто: смертная, чья жизнь для нас лишь миг. Девчонка!

— Она моя, — твердо сказал демон. От переката его голоса, мурашки побежали по телу Насти.

— Твоя? В этом мире нет ничего твоего. Все либо наше, либо Его. Тебе придется выбрать, на чьей ты стороне.

— Я давно выбрал. Разве не помнишь? «То частица духа моего, оберегать ее в каждом из них…» Вот, что я выбрал.

Азазелло вдруг взвился в столпе пыли, рыкнул прямо в лицо графа:

— Оберегать, да как же, ты же сеешь по земле смерть, ты самое страшное для них, именно тебя они проклинают, все, что ты делаешь, оборачивается для них бедой. Или ты не знала?