Иные песни
Шрифт:
— Но заметь, что из первостихийной, воистину пуринической стали можно было б делать и более легкие, и куда как более мощные кераунеты. А если подумать о пиросидерах! — Господин Бербелек вскинул кераунет и быстро выстрелил, пока вес оружия не сделал невозможным прицеливание. От грома заложило уши, приклад в форме морды бегемота ткнул в плечо с силой, достойной этого морфозоона. Стрельбище было обустроено подпорками под стволы с регулируемой высотой, но ведь во время джурджи придется стрелять без всяких подпорок — и следовало подбирать оружие согласно обстоятельствам. Опуская бегемотовый кераунет, Иероним громко охнул. Ормасов раб забрал тяжелое оружие.
— Завтра приведу Алитэ, ей нужно найти что-то под свою руку, — сказал Авель.
Господин Бербелек поневоле скривился.
— Что? —
— А она когда-нибудь держала кераунет в руках?
— Нет. Точно так же, как и я. Научу ее. Это просто.
— Лучше всего вообще оставить ее в Александрии.
— Да ты шутишь. Эстле Амитаче едет — а ты хочешь удержать Алитэ?
— Эстле Амитаче. Ну да.
— И почему бы Алитэ не справиться? Потому что она самая молодая? Та племянница Верония ненамного ее старше, а ее ведь берут, верно?
— Да пусть Веронии хоть скорпионов жрут, мне-то какое дело? Я беспокоюсь об Алитэ. Одно дело салоны Александрии, другое — дичь какоморфной Африки. А если она запаникует в самый важный момент… Что же, все время держать ее в лагере?
— Знаешь, порой стоит рискнуть, чтобы Форма могла себя проявить, продвинуться в ту или иную сторону.
— О-хо-хо, господин Лятек прочитал книжку!
Авель широко усмехнулся, белые зубы блеснули в тени.
— Ты об Алитэ не беспокойся, вот если она останется в Александрии — так ты еще пожалеешь, что не взял ее с собой.
— Погоди, погоди, ты о чем? Тот арес Моншеб, да?
— Э, да что я там знаю. Спрашивай лучше у своей Шулимы.
— Яйца Зевса, если я здесь внезапно стану дедом!..
— Ну нет, черные травки она пьет всякую луну.
— Об этом вообще не хочу слушать!
Авель засмеялся, поднял к глазам кераунет; нажал на спуск. Громыхнуло. Кажется, он даже попал в щит.
«В час после заката стану ждать у задних ворот. Прежде чем отправишься, эстлос. Прошу. Анеис». Письмо было таким же, как и всегда, но у господина Бербелека отчего-то вспыхнула мысль о засаде. Но кому бы устраивать на него засаду, подделываясь под Панатакиса? Этого уже он не сумел вообразить.
И что я сделался таким осторожным? — ворчал он про себя, идя сквозь дворцовый сад, погруженный в теплую влажную темень. Мимо прошествовал молодой тропард, зеленые глаза мигом просверлили душу навылет. Господин Бербелек проверил кинжал в левом рукаве.
Но это, конечно же, был Анеис Панатакис — собственной неповторимой персоной.
— Кланяюсь, кланяюсь, кланяюсь, тысяча благословений для эстлоса Бербелека, о прощении молю, что в такую пору и в таких обстоятельствах, воистину, сгораю со стыда, но да покарают меня боги, если не попытаюсь отговорить тебя от этого, эстлос, боюсь за твою жизнь, ты не можешь теперь погибнуть, у меня бы сердце разорвалось, не можешь!
Сердце, как же, скорее банковский счет, — подумал господин Бербелек.
Он оттянул концессионера подальше от ворот, чтобы их не услышали мамлюкские стражники.
— Ты, собственно, о чем, Анеис? Говори по-человечески.
— Не езди.
— Что?
— Завтра выезжаешь на джурджу, ты ведь сам мне говорил, эстлос. Не езди.
— Да успокойся. Все ездят.
Панатакис дернул себя за бороду, сплюнул, перекрестился, левой рукой отогнал биотанатои, правую раскрыл для Аказы, затопал, нервно осмотрелся в ночи; наконец начал шепотом:
— Я говорил с Исидором. Да-да, Вол принял-таки Панатакиса. Исидор сокрушен. Напуган. Говорит, что это все из-за Кривых Земель. Едва только пошли слухи, и позже, после первых трофеев, привезенных из-за Черепаховой, а особенно в последние годы… Он пишет хронику, нанял софистеса, показал мне документы. С тысяча сто восемьдесят шестого, когда придворный медик Хуратов подтвердил первую какоморфию. Шлют своих шпионов, агентов, послов, крыс. Нанимают караваны как прикрытие. Выкупают целые компании. Он — первый на очереди, у него наилучший доступ. Для Александрии он слишком силен, никто не мог ему угрожать. Но теперь он получает такие предложения, которые не в силах
— Анеис, ты сам себя послушай: Вол заразил тебя своим ужасом, теперь ты разносишь его, словно трупный смрад. Ты ведь прямо от него, верно? Ступай лучше проспись и забудь обо всем этом.
— Эстлос!
— Ступай, ступай, — господин Бербелек повернулся к воротам.
— Гауэр Шебрек из Вавилона, не езди с ним, эстлос, Вол клянется, что он шпион Семипалого; если он подумает, что ты хочешь —
Господин Бербелек, раздраженный, ускорил шаг. Он не знал, сколько в бормотании Панатакиса правды (наверняка нисколько), зато знал, что дальнейшее выслушивание сей литании страха и вправду оставит в нем длительный осадок Исидоровой трусости. А не в такой форме надлежит отправляться в джурджу.
Он возвращался во дворец сквозь темный сад и в задумчивости забрел в лабиринт узких аллеек над берегом озера. Топография соответствовала нынешнему состоянию его ума. Куда ни свернешь — лишь тени, тени; изредка пятно лунного сияния, да и оно подозрительно. Свет Госпожи нашей. Если Шулима и вправду имеет что-то общее с тем культом и хочет использовать для его целей какоморфов Сколиодои… А как она хочет использовать меня? Не скоро представится ситуация с такой Формой, как тогда на озере, чтобы сумел спросить Шулиму откровенно; а пока я обречен на подозрения и домыслы. А ее планы, скорее всего, охватывают также и Алитэ, я ведь точно не ошибусь, сказав, что именно Амитаче подтолкнула ее к тому молодому аресу из Теба. Или для Шулимы это просто каприз, не стоит приписывать женщинам слишком большой предусмотрительности, потом мы проявляем себя глупыми одержимцами. В любом случае, арес возвращается в Верхний Эгипет, Алитэ едет со мной, это может оказаться не такой уж и дурной идеей, сколько раз у меня был случай поговорить с нею с глазу на глаз, поработать над Формой отца и дочери? Ни разу, собственно. Передам им документы доверительных фондов; это будет хорошая оказия. Написать завещание тоже неплохая мысль. Верно говорил Ануджабар: если не для детей и не для жизни посмертной, то зачем вообще стараемся, зачем копим богатства и добро преходящее? Ибо такова наша природа, только поэтому. А поскольку человек в силах измениться по своему желанию —
Кто-то крался сквозь темные аллеи, тень среди теней, хрустнула ветка, завозилась птица, зашелестела акация — господин Бербелек остановился, оглянулся, отступил и выглянул из-за ствола — худенькая фигурка вошла в пятно серебряного блеска, подвернув юбку, — женщина — встала на колени, несколькими быстрыми движениями разгребла землю, вынула из-за пояса длинный свиток, сунула в ямку. Прихлопывая обратно сухую землю, склоненная — волосы длинные, распущенные, грудь маленькая, — бормотала что-то голосом то громким, то тихим, не поднимая головы. Господин Бербелек подошел ближе; ладонь сама собой нашаривала рукоять кинжала. Слова были греческими, акцент твердым, да и сам голос показался ему знакомым — в шепоте, пении и крике узнать труднее всего.