Иные
Шрифт:
Теперь же, повинуясь приказу господина, умерла вся стая, а значит, дети могли уйти в любом направлении. Наверное, Ансельм должен был ощутить свободу — но он не чувствовал ничего, кроме пустоты. Когда его птица погибла, вместе с ней умерло самое важное, что в нем было. То, что связывало его не только с замком, но с людьми — с человеческой жизнью вообще. Словно в теле птицы погиб Ансельм-человек, а Ансельм-птица навсегда застряла в теле человека.
Когда раздались далекие выстрелы, никто не стал дослушивать дурацкую сказку о воронах. Нет, старина Ганс, господа вороны не возвращаются
— Оставайтесь на месте, это приказ! — надрывался Ганс.
Но ни у кого больше не было над ними власти — ни у Катарины, ни у Эберхарда, ни тем более у Ганса. Только герр Нойманн мог отдавать им приказы. Так Ансельм и сказал Гансу и одним точным броском вогнал в него нож по самую рукоятку.
Все вместе они высыпали из замка и побежали на пустошь, туда, где еще совсем недавно кружили воронами. Их никто не звал, но Ансельм и другие как один чувствовали: на пороге их дома — большая беда, и герру Нойманну нужна помощь. Ансельм едва обратил внимание на мертвого Эберхарда, распростертого во дворе. Это было уже неважно. Он чувствовал, как легко ему бежится, словно с ног сняли пудовые гири. Воздух, раньше натянутый невидимой, но прочной сетью птицелова, больше не сдерживал его, не придавливал к замку. И хоть Ансельм лишился крыльев, все же он почти летел. Крылья свободы были гораздо приятнее вороньих.
Еще издали он заметил их: невесту господина, Аню, и русского, который пришел, чтобы ее похитить. Они сидели посреди кладбища у тела какого-то мужчины, а неподалеку, распростершись в траве, лежал господин.
Увидев его, Ансельм едва не задохнулся от ярости. Глаза защипало, челюсти сами по себе сжались, а кулаки налились тяжестью. Пронзительно засвистев, он бросился на убийцу, на бегу выхватывая из-за пояса трофейный пистолет. Другие, услышав его свист, тоже прибавили ходу. Ансельм стал палить по русскому. Но тут воздух вокруг них задрожал, золотясь на солнце, — и брызги земли заплясали вокруг самого Ансельма. Все его пули прилетели обратно, так и не достигнув цели.
Гюнтер вскрикнул, схватившись за ногу, остальные рассредоточились, окружая противника. Ансельм замедлился. Он снова прицелился, выстрелил. Аня что-то кричала, махала руками, но Ансельм ее не понимал. Золото вокруг нее сгустилось, дрогнуло — пуля вернулась, просвистев в каких-то сантиметрах от его головы.
Тогда русский одним рывком поставил ее на ноги, и они побежали прочь, но не к лесу, а вдоль его кромки. Ансельм и остальные бросились вдогонку.
— Не стреляйте!
Ансельм обернулся на голос. Путаясь в подоле своего длинного платья, их догоняла Далия. Мешочек с рунами болтался у нее на поясе. Далия что-то сжимала в кулаке, неся так, будто хотела показать. Ансельм притормозил — Далия врезалась в него с разбегу.
— Они уйдут! — прокричал он. — И русский убил герра Нойманна!
А теперь еще утаскивал Аню все дальше, к распластавшему крылья биплану. Аня бежала, все время оглядываясь, и Ансельму казалось, она ждет их защиты. Ансельм с трудом сдерживал себя, но не выслушать Далию не мог. Все, что она говорила, было непреложно.
Далия раскрыла ладонь: на ней лежал маленький круглый
— Сейчас ее здоровье важнее всего остального. Нельзя ей навредить, — взволнованно сказала она и крепко сжала камешек в руке.
Ансельм оглянулся на беглецов: Аня уже взбиралась в биплан, русский заводил пропеллер. Купол вокруг них едва заметно золотился, непроницаемый для пуль — а может, и для людей тоже.
— У нас и не получится, — ответил Ансельм.
Он коротко, пронзительно свистнул, и по его сигналу все остановились, опустили оружие. Биплан ожил и поднялся в воздух, унося под облака невесту их господина и убийцу, а они просто стояли и смотрели, задрав головы, и Ансельм мог поклясться: все думали об одном и том же. Они подвели господина.
Когда биплан превратился в черную точку, а потом и вовсе растворился в небе, все вернулись на прежнее место — туда, где в высокой сухой траве лежал герр Нойманн. Ансельм наклонился, поднес к его носу ладонь, особенно ни на что не надеясь, но кожу согрело едва заметным дыханием.
Он был еще жив.
Тогда самые крепкие парни подняли его, взвалили на плечи и понесли в замок так быстро, как могли, а Микаэль помогал идти Гюнтеру. Согнувшись под тяжестью, Ансельм не видел ничего, только ноги Далии — она шла впереди, указывая путь. Герр Нойманн то стонал едва слышно, то затихал, проваливаясь в полузабытье.
Кровь из раны пропитала пальто и запачкала руки. Перехватывая свою ношу поудобнее, Ансельм украдкой облизал ладонь. Сам от себя не ожидал и тут же устыдился своей глупости. Кровь у герра Нойманна была обыкновенная — как у всех людей, теплая и с металлическим привкусом. Никаких новых изменений в себе Ансельм не почувствовал.
Когда они внесли герра Нойманна в замок, подняли наверх и уложили в его спальне, Ансельм попробовал на Квашне.
— Убейся об стенку, — приказал он шепотом, как делал герр Нойманн. Но Квашня посмотрел недоуменно.
— А что я такого сделал? — спросил он. — Ты сказал стрелять — я стрелял. Ты сказал прекратить — я прекратил.
Нет, подумал Ансельм, такое бывает только в сказках: выпил драконьей крови и сам стал драконом. В жизни все по-другому, и сила наследуется иначе.
Сначала ждали Катарину, но она куда-то запропастилась. Тогда Далия разогнала почти всех, кроме нескольких девочек — тех, кто внимательнее других наблюдал за Катариной, когда она перевязывала раны, и знал, что делать. Ансельм остался сторожить дверь. Просто так, на случай, если придут еще враги. Из-за двери то и дело доносились странные звуки и пение, и Ансельм счел за лучшее не подглядывать. Через полчаса Далия вышла, вытирая руки полотенцем.
— Он зовет тебя, — сказала она.
— Зачем?
Далия пожала плечами и отступила, пропуская Ансельма вперед. Может быть, герр Нойманн хотел поблагодарить своего лучшего воспитанника за спасение? Ансельм вошел, расправив плечи. Увидев его, остальные девочки тихо выскользнули за дверь.
Герр Нойманн, бледный, как подушка, на которой он лежал, пошевелил рукой, словно пытался подозвать его ближе. Ансельм с воодушевлением присел на край кровати, ожидая похвалы, но герр Нойманн сказал другое: