Иньюэндо
Шрифт:
– Привет Климентий. У меня печальные новости. Уходи. Это не твоя война. Я не должен забирать тебя. Беги скорее. Враги за домом, так, что выбирайся через окошко. Через ту самую дырочку в которую я курю зимой. Жене привет.
Затем он начал молиться. Но почему то стихами Пушкина в перемешку с Отче наш и вставлял в этот текст цитаты которые когда то слышал. Видимо вложил в текст все то, что прочитал за всю свою жизнь. А это пару книг из школьной программы и молитва, которую выучил из под палки бабули. Из за своей бабули он и начал жить войной. Та выпивала на ночь какую то мерзкую сивуху, и лежа на кровати рассказывала мелкому о грядущих всадниках, апокалипсисах войны. А потом вставала и заставляла учить молитву.
– Гребанная бабуля! Падла! Сука! Я ненавижу тебя! Где твои окопы? Где бля, твой конь. Сука! Я умру разорвавшись на части и даже не смогу на том свете вломить тебе по твоей прокисшей роже. Мою душу как филейные кусочки высыпят на сковороду, возле которой, наверняка, ты будешь помогать чертям подливать масла. Тварь!
Выронив таки одну слезу, Вадим, так звали Ляпина в детстве, сорвался таки на плач. Вадимом его называли редко. Всегда либо по фамилии, либо по образующей от неё прозвищ, таких как: Ляпка, Оляпка, Шаляпин, Шляпин и т д.
Прочитав еще раз молитву, он решил окунуться во что нибудь приятное из его воспоминаний. А такие были только в детстве. Еще до того, как он попал к бабуле. Когда были живы родители, и они каждые выходные водили его кататься на аттракционы, что стояли на корабельной набережной и особенно ему нравилось "чертово колесо". Когда его садили посередине и прижимали объятиями, дабы он не улетел, а он любовался захватывающими дух красотами с высоты, что становилась все выше и выше. Папка шутил, что забыли взять сачок, чтобы поймать солнышко и отломать кусочек для дома. А мама то и дело поглядывала на меня пытаясь все рассмотреть не страшно ли мне на такой высоте.
В дверь постучали.
Сердце бешено заколотилось. И чуть ли не начало вырываться наружу, когда дверь попытались открыть рывками на себя.
– Кто это?
Тишина. Затем опять стук.
– Умирать так героем! Я вас сука, хоть несколько, да приберу с собою.
Выскользнув из под лямок и вскочив на ноги, Ляпин пулей бросился к двери и откинув щеколду обомлел.
На пороге стояла приходившая к нему изредка, чтобы принести молока и батона, глухонемая прихожанка Леся из ближстоящей церквушки.
Отсыревшая мина, сработала не сразу. А именно в момент, когда Ляпин открыл дверь.
Взлетев почти на ту же высоту, на которой он был в недавних воспоминаниях, Вадим уже не восхищался, а орал от отчаяния и боли. Он видел как от него оторвалась нога и рука и улетела в противоположную сторону. Он увидел, как пролетела рядом голова невинно убитой девушки. Он как в замедленном кино увидел все, что пролетало, хоть и было это все в пыли и дыму. Надежда была умереть приземлившись, но и этого не произошло. Упав на раскорячевшиеся рядом деревья, недогерой попытался заскулить от всей той боли, что терзала не только его тело но и душу. Но вместо этого только хрип.
Где то в дали послышались завывающие сирены. А напротив, на лопнувшей вдоль чугунной ванне, сидела бабуля. Та самая, что готовила его к войне и умершая лет пятнадцать назад.
– Эх, Вадик, Вадик. Картонная ты дурилка.
Монах
Морозное утро 2020.
Единственное место , где хоть и с запахом говнеца, душистого американского и забористого, это их система канализации. Тут есть все. И добрые люди, и злые крысы. Здесь не рады тебе сегодня, но завтра могут носить на руках с криками "виват виват".
Восемнадцатилетняя девчужка и в таких местах. Что ее привело? Каким образом?
– Война. Идет война. А война не знает правил.
Кто то, сука, тут еще умудряется мысли читать. Повернувшись на источник голоса, я обнаружил темнокожего Гаррика. Того Гаррика, кто привел меня в мир подземного царства.
– Не буди девочку. Обними ее, потрогай за всякое якое, но не буди. Твой Божик принес тебе твоё. Твоё.
Гаррик был бесподобен. Я верил в Бога, Гаррик верил в меня. А в Гаррика верила вся каналеза.
– Америка умрет, но не мы. Мы ее дети. Именно те дети, чьих она лишилась при захвате конкистадоров. Мы души исчезнувших Майцев. Обними девушку. Она знак свыше. Вы будете отцами новой нации. Новых американцев.
Сука. Сильно сказанул. Гори Америка. Пережги ненужное.
Свежесть. Я внесу в тебя свежесть. Такую же как унюхал проснувшись. Ландышевую. Мммммм.
Рассказчик
Женька, мелкий парнишка, лет семнадцати – восемнадцати, носивший козлиную бородку, в которой от силы росло шесть – семь длиных и скудных волосков, сидел напротив меня и изрядно пытался умничать.
Пользуясь тем, что я не мог больше разговаривать, а это происходило со мной после выпитого литра конины, или другого, что выше сорока градусов напитка, он тут же возглавил стол переговоров.
Стол переговоров, это единственная мебель в моей квартире. И то, как бы не мебель, а бывшая стена между комнатой и кухней, которую опрокинуло, по случаю мастерства строителей. Стоявшие вокруг деревянные ящики сходили за стулья, а у меня же под жопой находился , сконструированный из ковров и матрасов трон. Больше в доме небыло ничего. Все растащили на сувениры. Тащили, причем, не от моего желания. Тащили в то время, пока я спал. Даже какая то скотина прихватила унитаз. Скрутили даже батареи. А на их место повесили записку, в которой оглашался факт того, что зачем они мне. Все равно до отопительного сезона мол не доживешь. Людьми я окружал себя, как вы успели заметить с добрым сердцем. С богатой фантазией и тонким умом.
Женьку никогда никто не слушал. И он приходил ко мне. А поскольку я имел отклонение спать с открытыми глазами, он рассказывал мне в это время свои небывалые истории и разного рода байки. Жаль только я ни одной так и не слышал. Я его единственный слушатель и тот пока сплю.
Отточив на мне, за несколько месяцев, навык рассказчика он вскоре исчез.
Как оказалось поехал по стране с юмористической программой : " За столом у дяди Бори".
Когда он вернулся, я лежал на своем столе окочуренный. Через разбитое окно пролетали снежинки и падая мне на лицо застилали все так же открытые глаза.