Инженю

Дюма-отец Александр

— Но, ваша светлость…

— Ах, вы еще не знаете, что представляет собой этот Оже! Это, поверьте мне, очень опасный негодяй; конечно, я охотно упрятал бы его в каменный мешок, но тогда он из негодяя превратится в узника, заслуживающего сочувствия. Послушайте же меня, мой дорогой Кристиан, и бойтесь, как чумы, обратить на господина Оже внимание общества.

— Но что же делать, ваша светлость?

— Надо ждать, дорогой мой; Оже долго бездействовать не сможет; кстати, если бы он и сумел что-то предпринять, решительные поступки не в его характере; совсем скоро он должен превратиться

в законченного преступника, верьте моему опыту. Мои слова вызывают у вас улыбку, ибо вам известно, что мне всего лет на семь — восемь больше, чем вам; но принцы рождаются на десять лет старше остальных людей, — следовательно, я старше вас вдвое.

— Значит, ваша светлость, вы мне советуете ждать?
– Да.

— Но ожидание — это смерть. Инженю во власти этого негодяя, он ее муж.

— Правильно! Поэтому сейчас мы все здраво обсудим, и вы неоспоримо уверитесь, что мои доводы убедительнее ваших. Вы хотите все здраво обсудить?

— Клянусь вам, ваша светлость, что большего я и не прошу.

— Хорошо, садитесь.

— Я не смею, ваша светлость…

— У вас больная нога.

— Ваша светлость, я вынужден повиноваться, — сказал Кристиан и присел на стул.

Граф д'Артуа придвинул к нему свое кресло, как это делают в Комеди Франсез, когда собираются исполнить спокойную сцену.

— А теперь вы слушаете меня? — спросил принц.

— Слушаю, ваша светлость, — ответил Кристиан.

XLVIII. ГЛАВА, В КОТОРОЙ ГРАФ Д'АРТУА И КРИСТИАН ПРЕДАЮТСЯ ЗДРАВЫМ РАССУЖДЕНИЯМ

— Итак, вы, мой дорогой Кристиан, утверждаете, что Инженю находится во власти этого человека? — продолжал принц.

— Да.

— И что он обладает ею?

— Я этого очень боюсь.

— Но возникает вопрос!

— Извольте, мой принц.

— Любит ли она вас?

— Не знаю, ваша светлость.

— Как не знаете?

— Не любит, поскольку согласилась выйти замуж, но…

— Хорошо! Вы верите, что она вас любит?

— О Боже, ваша светлость! Вы понимаете, ваше высочество, когда я вижу этого негодяя, осквернившего себя преступлениями, написанными у него на лице, и смотрю в зеркало на себя, то, признаться, мне кажется вероятным, что Инженю предпочитает меня своему мужу.

— Дорогой мой, вы должны в этом увериться — это первейшая необходимость… Инженю никогда не будет принадлежать этому человеку, если она вас любит.

— О ваша светлость!

— Я понимаю, черт возьми, что вам этого мало.

— Да.

— Она должна принадлежать вам, не так ли?

— О да, ваша светлость!

— Однако это дело, дорогой мой, касается только вас и Инженю, и тут я бессилен что-либо вам посоветовать.

— Но разве ваше высочество не могли бы употребить все свое влияние, чтобы аннулировать этот брак? — осторожно осведомился молодой человек.

— Я думал об этом, черт побери! Но под каким предлогом? Посудите сами. Сейчас общество на стороне добродетельных браков; Инженю из народа, Оже тоже; негодяй — вам это известно — разыгрывает из себя перебежчика из наших рядов, беглеца от наших развращенных нравов. Брак с плебейкой усилил его позиции в глазах общественного мнения;

если мы посягнем на этот брак к добьемся его разрыва, то я уже сейчас вижу, как все газетные писаки обмакивают свои перья в желчь! Будем осторожны!

— Главное, ваша светлость, в том, будет ли этот человек жить с Инженю или нет?

— Я вам уже сказал, мой милый, ступайте прямо к ней и все выясните! Вы обязаны объясниться с этим ребенком! Удачно выберите время вашей встречи, это важно; постарайтесь не приходить в жилище супругов, чтобы не дать повода мужу легко убить вас под предлогом ревности. Теперь больше не колесуют преступников, их почти перестали вешать, и мой брат говорит, что следует вообще отменить смертную казнь; крепкий малый Оже прикончит вас к великому удовольствию патриотов, которые истолкуют вашу смерть как отмщение за поруганную добродетель. Берегитесь, мой милый, берегитесь!

— Я уже говорил, ваша светлость, что мне не остается другого выхода, кроме похищения.

— Да, но вы уедете, а я останусь. Поэтому гроза обрушится на меня… В конце концов, если это вам принесет пользу, оставьте меня под водосточной трубой и ни о чем не волнуйтесь.

— Помилуйте, ваша светлость! Вы ведь понимаете, не правда ли, что я скорее умру от горя, чем причиню вам хотя бы тень огорчения!

— Благодарю!.. Поистине, вы оказываете мне огромную услугу; в последнее время меня весьма недолюбливают, и, полагаю, мне будет очень выгодно не служить козлом отпущения, а найти себе замену на эту роль. Не вмешиваясь в это дело, я смогу гораздо больше быть вам полезен как союзник, чем соучастник. Можете рассчитывать на меня и днем и ночью; дождитесь благоприятной возможности и, когда она представится, приходите ко мне, чтобы я помог вам ею воспользоваться. Ах, черт возьми, в жизни женщины всякое бывает!

— Ваша светлость, мне пришла в голову еще одна мысль! Если я оскорблю Оже или позволю ему оскорбить себя, то смогу вызвать этого мерзавца на дуэль и убить!

— Ерунда! — поморщился граф. — Ваша мысль, позвольте сказать об этом откровенно, представляется мне заурядной. Во-первых, как вы, благородный дворянин, можете бросить вызов лакею? Во-вторых, примет ли этот лакей ваш вызов? Предположим, он его примет, но это опять-таки вызовет скандал; к тому же негодяй уже принял меры предосторожности, ведь я его насквозь вижу. Готов с вами держать пари, как сказал бы герцог Орлеанский, что метр Оже сейчас в присутствии нотариуса страхует собственную жизнь и под видом завещания кладет на хранение какой-нибудь гнусный пасквиль, который в случае его смерти будет представлять для нас большую опасность.

— Увы, ваша светлость, я вынужден признать, что и на этот раз вы правы.

— Значит, вы больше не можете предложить мне никаких идей?

— Нет, ваша светлость.

— Подумайте хорошенько!

— Я ничего не нахожу.

— Итак, вы уже не видите абсолютно никакого выхода?

— Не вижу.

— Что ж, в таком случае попытаюсь попробовать, не окажусь ли я удачливее вас.

— О ваша светлость!

— У меня всего одна идея.

— Какое это имеет значение, если она хороша!

— Надеюсь, вы останетесь довольны.