Инженю
Шрифт:
— Ну, конечно! — воскликнул Ревельон. — Пожалуйста, объясните мне.
— Дело в том, что француз всегда гордился своими правителями, — ответил Ретиф, — в них он вкладывал свою гордость и свою веру. Так было с того дня, когда француз поднял на щит Фарамонда. Француз был велик с Карлом Великим, с Гуго Капетом, с Людовиком Святым, он был велик с Филиппом Августом, Франциском Первым, Генрихом Четвертым, Людовиком Четырнадцатым! Правда, от Фарамонда до Людовика Шестнадцатого большая дистанция, господин
— Однако этот бедный Людовик Шестнадцатый — порядочный человек, — с улыбкой заметил торговец обоями.
Ретиф так сильно пожал плечами, что его сюртук едва не лопнул по швам.
— Порядочный человек! Порядочный человек! — проворчал он. — Вы прекрасно понимаете, что сами ответили на вопрос, который поставили передо мной. Если французы говорят о своем правителе, что он великий человек, они проявляют патриотизм; если они называют его порядочным человеком, они уже не патриоты.
— Чертов Ретиф! — воскликнул обойщик, хохоча во все горло. — Вечно он найдет словечко, чтобы пошутить!
Ревельон ошибался: Ретиф вовсе не шутил и говорил он это вовсе не для того, чтобы развеселить кого-либо.
Поэтому он, помрачнев и нахмурив брови, продолжал:
— Но если я не стану говорить о том, кого называют королем, и перейду к второстепенным правителям, скажите-ка мне, неужели вы будете относиться к ним с уважением?
— Ну, если уж вы заговорили об этом, дорогой господин Ретиф, то вы чертовски правы! — согласился Ревельон.
— Ответьте мне, кем был д'Эгийон?
— О, с д'Эгийоном покончило правосудие.
— А Мопу?
— Ха-ха-ха!
— Вы смеетесь?
— Право же, да.
— Отлично! Эти смехотворные министры — орлы по сравнению с бриенами и ламуаньонами.
— Ха-ха! Вы правы! Но вы знаете, что их отправляют в отставку и господин Неккер возвращается к делам.
— Мы очутились между Сциллой и Харибдой, господин Ревельон! Между Сциллой и Харибдой.
— Да, верно, между двумя ненасытными утробами с песьими головами, — согласился почтенный фабрикант, показав на одно из живописных панно, где были изображены вместе со всеми украшавшими их атрибутами Харибда, похититель быков, и Сцилла, соперница Цирцеи.
Потом, вернувшись к высказанной Ретифом мысли, он, потянувшись, сказал:
— Все-таки верно, что во Франции больше не существует патриотизма с тех пор, как мы имеем нынешних правителей… Скажите на милость, ведь я никогда раньше над этим не задумывался.
— Вас это удивляет? — спросил Ретиф, довольный и собой, и понятливостью Ревельона.
— Конечно! Даже очень!
— Но, мой дорогой друг, это произведенное на вас впечатление…
— Оно велико, — перебил его обойщик, — поистине, очень велико.
— Пусть так… Оно ведь не только историческое или нравственное?
— Нет! Нет!
— Значит,
— Да, признаться, это так!
— В чем же оно касается вас? Объясните.
— В том, что меня предполагают сделать выборщиком от Парижа. Если меня назначат…
Ревельон почесал ухо.
— И что будет, если вас назначат? — поинтересовался Ретиф.
— Так вот, если меня назначат, мне придется говорить, написать речь, изложить свое кредо; гибель национального духа во Франции — прекрасная тема для выступления, и ваши соображения о том, как его восстановить, мне бесконечно понравились, так что я ими воспользуюсь.
— Ох, черт! — вздохнул Ретиф.
— Что с вами, дорогой мой друг?
— Ничего, ничего.
— Но нет, вы вздохнули.
— Ничего, повторяю; ну разве что одна мелочь.
— И все-таки?
— Мне придется отказаться от этих соображений и найти новую тему.
— Тему чего? — спросил Ревельон.
— Брошюры.
— Вот как!
— Да, я обдумал брошюру по этому поводу, и, как я уже вам говорил, вынашиваю доводы, способные взбудоражить Париж; но раз вы берете именно эту тему…
— То что?
— Ничего, буду искать другую.
— Не надо, — запротестовал Ревельон, — я вовсе не намерен причинять вам вред!
— Полноте! Это пустяки! — воскликнул Ретиф, запахивая полу сюртука. — Я и написал-то всего пару листков.
— Постойте! Постойте! Черт возьми, может быть, найдется возможность… — почесывая в затылке, воскликнул обойщик.
— Какая возможность, дорогой господин Ревельон?
— Если бы вы пожелали…
Ревельон замолчал, многозначительно глядя на Ретифа де ла Бретона.
— Если бы я пожелал? — повторил Ретиф.
— Если бы вы захотели, ваш труд не был бы потерян, и это тем лучше, что он будет выгоден для меня.
— Вот что! — воскликнул Ретиф, который все прекрасно понимал, но прикидывался недогадливым. — Объясните же мне вашу мысль, дорогой друг.
— Так вот, вы сделаете эту брошюру, — сказал Ревельон, опустив рукав своего прекрасного костюма на грязный рукав сюртука Ретифа, — и она будет столь же замечательной, как все, что вы пишете…
— Благодарю, — склонил голову Ретиф.
— К тому же она несколько пополнит ваш скудный кошелек, — хихикнув, продолжил фабрикант.
Ретиф поднял голову.
— Конечно, она ничего не прибавит к вашей славе — это невозможно! Ретиф снова поклонился и сказал:
— Вы правы. Но брошюра доставит удовольствие моему другу Мерсье, а я очень хочу ему понравиться, ведь он пишет такие прелестные статьи обо мне в своих «Картинах Парижа».
— В конце концов, дорогой господин Ретиф, — продолжал свои уговоры Ревельон, становясь все более ласковым, — вы наверстаете упущенное, тогда как я…