Иоанн Дамаскин
Шрифт:
— Навсегда. На всю твою оставшуюся жизнь, — твердо произнес старец, глядя прямо в глаза Иоанну.
— На всю жизнь, — как эхо повторил Иоанн, и тут же словно кто-то ему шепнул на ухо: «Надо сейчас просто уйти отсюда, и все».
Вдруг Иоанн почувствовал такую слабость в ногах, что ему пришлось опуститься на колени. Он поднял свой взгляд на старца. Иоанн хотел сказать, что это послушание сверх его сил, но горло сдавил спазм, и он не мог произнести даже слова. Иоанн только смотрел на старца, и взгляд его выражал мольбу: «Ты же знаешь, что дать этот обет для меня все равно что умереть. Понимаешь ли ты это, отче Диодоре?» — «Понимаю, — отвечали ему глаза старца, — понимаю, а потому
— Пусть будет так, как ты сказал, преподобный Диодор, — наконец выдавил из себя осипшим голосом Иоанн.
Старец подошел к коленопреклоненному Иоанну и протянул ему свою иссохшую, костлявую руку. Иоанн взялся за эту руку, и она, несмотря на немощный вид старца, оказалась довольно-таки сильной, и эта сила передалась ему. Опираясь на руку старца, Иоанн встал. Ноги его плохо слушались и дрожали, но, превозмогая эту слабость, он побрел вслед за своим наставником.
ГЛАВА 3
1
Очнувшись, Иоанн увидел, что лежит в какой-то пещере на козьей шкуре. Невдалеке, ближе к выходу из пещеры, сидел старый монах и плел корзину. Захотелось пить, и Иоанн уже собирался попросить об этом монаха, но тот, заметив, что ученик очнулся, молча поднес ему глиняную кружку с водой. Иоанн, жадно припав к ней пересохшими губами, сделал несколько больших глотков. Живительная влага окончательно прояснила его сознание, и он вспомнил, что сюда, в пещеру, его привел старец Диодор.
— Что со мной? — слабым голосом спросил Иоанн.
— Ох, — сокрушенно вздохнул старец, — до чего же вы, ученые люди, слабый народ! Многого хотите достичь в своих познаниях, а забываете, что едино есть на потребу. Потому-то душа, не имея блаженной целостности, дает жар телу. Вот остынет душа от суеты мирской и пустых волнений, остынет тогда и тело.
Говоря это Иоанну, старик не прекращал, быстро и ловко орудуя руками, сплетать гибкие прутья пальмовых ветвей. Слова наставника окончательно вернули Иоанна к действительности. Он попытался встать, но старец суровым голосом предупредил его движение:
— В моей келье и ложиться и вставать только по благословению.
Иоанн с радостью покорился этому велению, так как был еще очень слаб. Некоторое время он лежал молча, вспоминая о прожитых годах своей жизни. Почему-то ему вспомнился опять василевс Юстиниан с его сомнениями в возможности исполнять заповеди Христа.
— Наставник мой, — приподнимаясь на локте, спросил Иоанн, — позволительно ли мне задавать тебе вопросы?
— Да, сын мой, тебе позволительно задавать вопросы, но только те, которые служат на пользу души.
— Скажи мне, отче, возможно ли простому человеку исполнить все заповеди Господа нашего Иисуса Христа?
— Их может исполнить только тот, — отвечал старец, — кто подражает Господу и следует Его стопам.
— Кто же, отче, может подражать Господу? Ведь Господь есть Бог, и хотя Он сделался человеком, но без греха, а человек — грешник, порабощенный бесчисленными страстями, как же такой человек может подражать Господу?
— Пока человек порабощен духу мира, — отвечал старец, — никак не может подражать Господу. Но те, кои могут сказать, как
— Вот я оставил все, научи же меня, как мне исполнять заповеди и стяжать добродетель?
Старец отложил в сторону корзину и внимательно посмотрел на Иоанна. Его суровое лицо тронуло что-то наподобие снисходительной улыбки.
— Не можешь ты, Иоанн, исполнять заповеди и стяжать добродетель, пока не отвергнешься себя. Ты раздал свое имение — это доброе начало пути. Но в своей душе ты принес в обитель свои страстные помыслы и суетные желания. Теперь ты обещал отвергнуться от них. Но исполнить это обещание намного труднее, чем раздать свое имение.
— Воистину, отче, ты прав, — покорно согласился Иоанн.
Старец, вернувшись к плетению корзины, продолжал поучать Иоанна:
— Запомни, сын мой, где страх Божий, там восхождение к добродетели, а где нерадение и бесстрашие, там нисхождение к беззаконию. Внимай, Иоанне, всему и во всем. Глаза даны тебе, чтоб, видя дела Божии, ты прославлял Бога; но если не будешь внимать и хорошо употреблять их, они могут низвергнуть тебя в блуждание ума. Язык дан тебе, чтобы славословить Всеблагого Творца; но, если не будешь внимать, можешь впасть в осуждение и хуление. Слух дан тебе, чтоб, принимая им слово Божие, освящать тем сердце; но если не будешь внимать, можешь напоить чрез него ядом душу свою. — Все это старец говорил строгим голосом, а при слове «но» поднимал указательный палец вверх. И хотя эти бесхитростные поучения не давали изучившему святых отцов Иоанну какой-либо пищи для ума, но для души его были целительным бальзамом. А голос старца продолжал мерно звучать под сводами пещерной кельи: — Как рыба не может жить без воды, так душа без безмолвия и поучения в Божественных Писаниях не может спастись. Не можешь быть солнцем, будь хоть звездой, только восходи ввысь, отрываясь от земли. Творящий добро в надежде воздаяния не Богу работает, а себе. Невозможно стяжать что-нибудь доброе без терпения и воздержания, смирения и непрестанной молитвы...
Речь старца журчала, как нескончаемый поток живительной влаги. Иоанн то слушал, то проваливался в забытье. К вечеру он был совершенно здоров и, поев вместе с наставником чечевичной похлебки, встал на молитву. Когда они ложились спать, старец указал ему на единственное в келье ложе, а сам лег на какую-то дерюгу у самого порога. Иоанн пробовал возражать, но старец сказал, что он всегда спит здесь и не собирается уступать это место даже самому патриарху.
2
Вот уже три месяца, как Иоанн жил в келье своего наставника. Утром после молитвы он обычно уходил за пальмовыми ветками, приносил их в келью и очищал от листьев. Потом они со старцем плели корзины. Во время работы они или молились, или старец говорил свои поучения. По воскресным дням они приходили в лавру к Божественной литургии и причащались Святых Тайн. Когда они сплетали двадцать или тридцать корзин, старец посылал Иоанна продавать их на базар в какое-нибудь ближайшее селение или в Вифлеем.
Как-то раз, когда они закончили плетение очередной партии корзин, старец как бы невзначай сказал:
— Я слышал, чадо, что в Дамаске корзины продаются дороже, чем у нас в Палестине.
— Наверное так, отче, ведь Дамаск большой и богатый город, — простодушно подтвердил Иоанн, — впрочем, я никогда не ходил на базар, так что наверняка знать не могу.
— Ну да, я и забыл, что там у тебя были рабы, зачем же тебе самому ходить на рынок, — язвительно сказал старец.
Иоанн густо покраснел. А старец как ни в чем не бывало продолжал: