Иоанн Грозный

Сорокин Александр Сергеевич

Годунов промолчал. Он тоже перебирал действо, представленное Географусом с Ефросиньей, и его фантазия рождала новый план.

Марфа ускользнула. Преследовавшие Марфу опричники даже не разглядели, за кем бегут. Зато Василий Грязной, догнав, прижал к белой стене сына с младшим братом:

– Чего против родной крови идете, Яша с Матюшей?! Годунова в покровители себе отыскали?! Дай срок, свернет Борьке шею Малюта. Цыц! Я – старший в роде. Меня слушать! Бросить служить Годунову немедля!

Матвей и Яков опускали глаза, отворачивались. Они не

смели сказать отцу и брату, в какую зависимость попали к Годунову из-за подделанного Магнусова письма. Василий Григорьевич не положит за кровь родную голову на плаху.

10

Сломленный Матвей явился к Годунову:

– Спаси и сохрани, отец родной! Не могу с дядей Яковом идти против родственников. Требуют они, ежели разбор пойдет, выдали Географуса проклятого, и подтвердили, что письмо очернительное на Суздаль видали.

Живущий осьмнадцатый год отец родной окатил сдержанным взглядом великана, цеплявшегося за кафтан. Сказал:

– Не передергивай! Им и имя-то Географуса не ведомо. Нужна бумага, новую на Суздаль состряпают! Грамотеев полно. Будет тебе и Якову. Последнюю задачу мою выполните, идите с Богом.

Матвей сгорбил плечи, поплелся битой собакой.

Бомелия прижали у покоев его. Годунов потребовал Матвею и Якову крутить астрологу для боли руки. Сам затыкал рот, не допуская Елисею орать , шептал на ухо:

– Какое коварство задумал, пес?! Ты взял Магнусово письмо?

– Помощник мой, аптекарь Зенке, - хрипя. признался Бомелий.

– Кличь его!

– Передал я уже письмо.

– Кому?

– Григорию Лукьяновичу Скуратову.

Борис ослабил хватку. Под подбородком Бомелия на шее остались три красных отпечатка пальцев. Астролог тяжело дышал. Предвкушал мщение. Слишком многим перешел дорогу шустрый стряпчий. Ничего, Григорий Лукьянович найдет управу.

Годунов отвел Матвея и Якову в свою дворцовую келейку. Ей он редко пользовался, спя при царевичах. Там уже был Географус, отведший Ефросинью в гостиницу. Матвей и Яков поедали Географуса глазами. Смел наглец целовать их возлюбленную!

Географус был царской ферязи, но вывернул ее, чтоб не торчала позолота. Ему повезло, что никто не пристал. Когда он отводил Ефросинью.

– Ну, как? – поинтересовался Географус о произведенном на царя впечатлении.

– Скидывай ферязь, - безрадостно отвечал Годунов.

– Моя одежа пачканная.

– Мою оденешь.

– Я тебя выше, - обиженно протянул Географус.

Годунов открыл свой сундук. Кинул Географусу темно-синий кафтан:

– Маменька мне на вырост шила.

Сняв ферязь, Географус примерил. Как он не тянул рукава, они едва доставали до запястий. Борис не замечал. Он достал из сундука три заранее приготовленных мешочка с серебром. Выдал помощникам. Серебро было с Годуновской доли из разграбленных домов подручников Пимена в Новгороде. Про то сказывал.

Матвей спрятал деньги на груди. Географус

ловко вытащил мешок из рук задумчивого Якова:

– Почему мне и им одинаково? Моя задача была трудней.

Годунов опять пропустил мимо ушей:

– Поскачите втроем за Берег дозоры проверять. Вот дорожная грамота, - он протянул кожаный свиток, скрепленный сургучом.

– Как же так? – растерялся Матвей, помнивший внушение батяни, саднило ему служенье Годунову. – Отец меня не отпустит.

– Не мальчик ты, а воин. Я тебе приказ даю, - отвечал Борис.

– Мне и в Москве хорошо, - заметил Географус. – Пойду я пожалуй.

– Никуда ты не пойдешь. Поедешь с Грязными. Или за нынешнее представление кожу с тебя живого сдерут, я устрою, - голос Бориса зазвенел металлом.

Географус опустил голову, огрызнулся:

– Сам представлять царя велел!

Он решил пока подчиниться Годунову, но сбежать при первом удобном случае. Рискованные деньги были у Бориса.

– Чего же здесь будет? – спросил Яков, думавший о Ефросинье Ананьиной.

Годунов рассудил, что он о Магнусовом письме:

– Я как-нибудь выкручусь. Главное, вы скачите за Оку. До срока не показывайтесь.

В опричной конюшне Матвей и Яков сели на своих лошадей. Безлошадный Географус позаимствовал ту, что постатней. Наметанный глаз и случай послали ему бойкую кобылку Алексея Даниловича Басманова. Вскоре трое уже клали на грудь крестные знамения, проезжая мимо арбатских церквей Бориса и Глеба да Тихона Чудотворца.

Годунова же ждал новый неприятный разговор. Марфа Собакина схватила его за рукав и утащила в темный угол галереи. За всеми подглядывавшая, она заметила, как уезжал Матвей. Боялась, не навсегда ли. Его отъезд разрушал надежды на очищение его греха в браке с ней.

– Зачем подсобил Грязным уехать?! – шептала она.

– Посланы они государем, - одними губами отвечал Годунов, следя, чтобы не были они замечены случайно проходящим царедворцем. Под стенами дворца во дворе бегали с факелами опричники, готовились к царскому отъезду в Слободу. Ставились под хомуты кони. В телеги укладывались доспех, дорожные припасы и всегда возимая походная часть царской казны.

– А если я у царя спрошу? – настаивала Марфа.

– Кто тебя к царю пустит? Кто даст заговорить?

– Изыщу. Я – сильная.

– Слаба любая баба сильная.

Марфа слезами фыркнула, вытерлась концом платка:

– Устрой свадьбу мою с Матвеем!

– На что он тебе? Не люба ты ему.

– Женится, детки пойдут – полюбит.

– Ты – царская невеста.

– Доколе. Который месяц ждем!

– Погоди. Сама знаешь, пока царь не откажет – нельзя, - со сдержанной насмешливостью Годунов отодвинул Марфу в дальний угол. По галерее, гремя сапогами, прошли Алексей Басманов с сыном. Алексей Данилович ругался, куда делась лошадь. Свет факелов удлинял их фигуры. Они казались исполинами. Спрятавшегося с Марфой Годунова тень, наоборот, принизила до черных пятен у пола.