Иосиф Джугашвили
Шрифт:
Яков очень рано женился — на однокласснице. Вскоре у них родилась девочка, которая умерла в раннем детстве. Иосиф не помогал сыну — раз ты женился, значит, считаешь себя мужчиной, а мужчина должен кормить семью. (Кстати, к Василию впоследствии он относился точно так же, а деньгами помогал лишь Светлане, в те периоды, когда та жила одна, без мужа.) Первый брак Якова был неудачным, он пытался даже застрелиться, но только ранил себя. Иосиф отнесся к его попытке презрительно: мол, даже застрелиться и то не сумел. Надежде он написал: «Передай Яше от меня, что он поступил как хулиган и шантажист, с которым у меня нет и не может быть больше ничего общего. Пусть живет, где хочет и с кем хочет». Яков
Яков в конце концов помирился с отцом, однако душевной близости между ними так и не возникло. Однако ни о какой ненависти или антагонизме речи не было, Яков до самой смерти глубоко уважал отца — другое дело, что люди они были уж очень разные…
…И все же, наверное, это было самое счастливое время в жизни Иосифа — несмотря на все семейные проблемы, на огромное количество работы, на напряжение борьбы. Конечно, в стране была хроническая чрезвычайная ситуация, да и дома не всегда было мирно и не все радовало, но это было хорошее время, потому что потом наступило плохое…
…Что там вышло с тем праздником, так толком и неизвестно. После демонстрации в честь 15-й годовщины Октябрьской революции все члены Политбюро с женами пошли ужинать к Ворошилову, у которого была большая квартира в Кремле. Надежда, против обыкновения, надела вечернее платье, одно из тех, что прислал брат из Германии, — черное, затканное розами, приколола к волосам чайную розу. Она явно была в хорошем настроении. Что-то потом произошло, но что? Рассказывают самые разные вещи. Вроде бы подвыпивший Сталин крикнул Надежде: «Эй ты, пей!», на что та ответила: «Я тебе не „эй“, встала и ушла. Или же он кинул в нее коркой апельсина, а может быть, сказал какую-то колкость. Вроде бы он бросил хлебный шарик в жену Егорова, и это можно было расценить как заигрывание. Инцидент был настолько мелким, что все рассказывают разное — никому ничего толком не запомнилось.
В общем, на что бы ни обиделась Надежда, но она встала и вышла из-за стола. Следом вышла ее подруга, жена Молотова Полина Жемчужина. Они долго ходили вместе, и Надежда жаловалась Полине на Иосифа. Та потом рассказала об этом разговоре мужу, и спустя много лет Молотов вспоминал: «Они гуляли по Кремлю, это было поздно ночью, и она жаловалась моей жене, что вот то ей не нравилось, это не нравилось. Про эту парикмахершу… Почему он вечером так заигрывал… А было просто так, немножко выпил, шутка. Ничего особенного, но на нее подействовало. Она очень ревновала его. Цыганская кровь…» Наверное, она ждала, что муж будет искать ее, утешать — и не дождалась, а это очень обидно…
Иосиф же не придал особого значения случившейся размолвке — просто, вернувшись домой, лег спать. Обычно он работал до поздней ночи и поэтому вставал поздно. Рано утром Каролина Васильевна Тиль, экономка, которая будила Надежду по утрам, страшно перепуганная, прибежала в детскую звать няню. Надежда лежала возле кровати, в вечернем платье, вся в крови, в руке — крохотный дамский пистолетик «вальтер»,
Никакой записки, никакого объяснения Надежда не оставила. Почему она так поступила? У нее и всегда был неуравновешенный характер, а в то время она переживала еще и какой-то душевный кризис. «Аллилуева была, по-моему, немножко психопаткой в это время», — говорил Молотов. Есть свидетельства о том, что она была больна, что страдала депрессиями и головными болями, а в 1930 году даже ездила в Германию консультироваться у невропатологов. Врачи предписали ей полный покой и запретили работать, но как же можно без работы! Учеба изматывала, чтобы подбодрить себя, она принимала кофеин, о чем Иосифу не рассказывала, иначе с учебой было бы сразу покончено.
Как раз в то время у Надежды был приступ депрессии. К ней приехала в гости гимназическая подруга, и они разговаривали в комнате Светланы, а няня, конечно же, все слышала. Надежда все время повторяла, что все надоело, опостылело, ничто не радует. Подруга удивлялась: «Ну а дети?» «И дети тоже», — отвечала та.
Наконец, по линии матери у нее была плохая наследственность. Светлана в своей книге упоминает, что у сестер ее бабушки была склонность к шизофрении. Впоследствии заболела психически сестра Надежды Анна, еще в молодости сошел с ума их брат Федор. Так что не все так просто — муж обидел, жена застрелилась…
…С Иосифом творилось такое, что его боялись оставлять одного. Он говорил, что не хочет больше жить. Главное, он не мог понять — почему? За что? «Разве я не любил и не уважал ее? — спрашивал он семейных. — Неужели так важно, что я не мог пойти с ней лишний раз в театр, в кино? Неужели это важно?»
Семейная легенда Аллилуевых гласит, что на гражданской панихиде Иосиф оттолкнул от себя гроб и проговорил: «Она ушла, как враг!» Выходя из зала и заметив Авеля Енукидзе, он сказал: «Ты ее крестил, ты ее и хорони», — и на похороны не пошел. Но это легенда. Молотов, на правах близкого человека, все эти дни был рядом со Сталиным, и он рассказывал иное. «Помню хорошо. Сталин подошел к гробу в момент прощания перед похоронами — слезы на глазах. И сказал очень так грустно: „Не уберег“. Я это слышал и это запомнил: „Не уберег“. И на похоронах он был, как положено…
Сильная натура переборола горе, но от этого удара Иосиф так и не оправился. Часто по ночам, когда никто его не видел, приезжал на могилу, долго сидел в беседке, курил, о чем-то думал… Уже через достаточно большой срок, в мае 1935 года, когда семья как-то раз собралась вместе, Иосиф в разговоре сказал: «Как это Надя, так осуждавшая Яшу за этот его поступок, могла сама застрелиться?.. Очень она плохо сделала, она искалечила меня». Сашико вставила реплику — как она могла оставить детей? «Что дети, они забыли ее через несколько дней, а она меня искалечила на всю жизнь!»…
…После смерти жены Иосиф сменил квартиру в Кремле — жить на старой было выше его сил. Но и в новой он прожил недолго, а начал строить дачу в Кунцево, куда и переехал в 1934 году. Теперь он приезжал в кремлевскую квартиру только обедать, и то потому, что там оставались дети, а жил на «ближней» даче. Это был одноэтажный дом из семи комнат. Вокруг дачи рос густой еловый лес, но тихо там не было — неподалеку пролегало шоссе, с другой стороны — Киевская товарная станция, с третьей — деревня с гармошками, песнями и сочным вечерним матерком.