Иосиф Григулевич. Разведчик, «которому везло»
Шрифт:
Глава XIX.
СИКЕЙРОС ВЫХОДИТ ИЗ ИГРЫ
Торжественное открытие Школы имени Мексики произошло 25 марта 1942 года. Посмотреть на мураль «в неофициальном порядке» приходили чильянские друзья и знакомые Сикейроса. Багрово-золотистый колорит росписи окутывал библиотечный зал, создавал иллюзию погружения в историю, одушевления персонажей прошлого, которые, казалось, вот-вот ступят вниз на паркет…
Сикейрос гордился достигнутыми в росписи «оптическими эффектами». Человеческие фигуры на ней жили своей жизнью: «Они сжимались
По заказу мексиканского посольства чилийский искусствовед Эрнесто Эслава подготовил к торжественному открытию школы брошюру с описанием мурали и сопутствующих ей живописных панно с портретами «либертадорес» и мыслителей Латинской Америки (исключение было сделано только для одного «нелатиноамериканца» — Авраама Линкольна). Эслава с восхищением отзывался о передовых концептуальных подходах Сикейроса к монументальной живописи, образной и цветовой энергетике мурали, использовании новейших материалов — от пироксилина и ярких анилиновых красок до «механических кистей».
По случаю открытия школы посол Эспиндола разослал несколько десятков приглашений. Трудно сказать сейчас, кто реально присутствовал на мероприятии. В списке, опубликованном газетой «Дискусьон», были названы среди прочих — посол США Клодт Боуэрс, шеф криминальной полиции Освальдо Сагуэса, посол Кубы Писси де Поррас, генеральный консул Коста-Рики Алехандро Орреамуно Бор-бон, лидер Социалистической партии сенатор Мармадуке Грове, перуанский публицист и политик Мануэль Сеоане, фотограф Антонио Кинтана, художники Алипио Харамильо, Эрвин Веннер и многие другие.
Среди этих «других» был Леопольд. Разве мог он пропустить столь важное событие в жизни Давида и Анхелики! Поэтому «кубинский коммерсант» прибыл в числе первых к президентскому поезду, стоявшему под парами на Центральном вокзале в ожидании почетных пассажиров до Чильяна. Григулевич тоже присутствовал на церемонии открытия. Именно на март 1942 года пришлась одна из четырех служебных командировок Григулевича в Чили за период его руководства резидентурой. Но в официальном списке лиц, приглашенных на церемонию открытия мурали, он, конечно, не значился.
«Антонио» встретился с Сикейросом в импровизированной «конспиративной квартире» — пустой в утренний час проекционной будке городского кинотеатра. В разговоре не было преамбул, воспоминаний о пережитом, и тем более о мексиканском деле. Сикейрос поставил вопрос прямо, в своем стиле, без каких-либо маневров вокруг и около: «Мне пора возвращаться домой, в Мехико. Будь что будет. Свои обязательства перед Советским Союзом я полностью выполнил. Меня ждут новые творческие задачи. Я не могу гнить в глухомани. Если Москве потребуется в будущем моя помощь, ты знаешь, как со мной связаться».
Сикейрос стал подумывать о возвращении на родину с конца февраля 1942 года. Главный для него вопрос: сохраняет ли дело Троцкого — Шелдона актуальность для ФБР? Не арестуют ли его американцы, как только он покинет пределы Чили?
Григулевич понимал, что от своего решения Сикейрос не отступится. Это упрямец, каких поискать. Его не переубедишь. И в самом деле, сколько он должен обретаться в Чили, чтобы забыли о его причастности к операции «Утка»?
«У меня нет возражений, — сказал Иосиф. — Художнику нужны новые впечатления, поездки, выставочные
«Какую?» — насторожился Сикейрос.
«Надо написать письмо на имя нашего общего начальника в Москве. Ты выскажешь ему то же самое, что я только что услышал от тебя».
«Ох уж эти бюрократические процедуры», — усмехнулся художник.
«А ты думал, что так просто выйти из дела, в котором мы участвовали? Бросить револьвер на паркет, сказать на прощание “адьос” и хлопнуть за собой дверью?»
Они рассмеялись, и раскатистое эхо заметалось по пустому кинозалу…
Письмо в Москву Сикейрос вручил на следующий день. Григулевич узнал почерк Анхелики. Художник продиктовал ей текст и размашисто расписался под ним:
«Я поехал в Чили по личной инициативе. Я провел здесь два года и в основном жил на свои собственные средства, зарабатывая своим ремеслом художника. Я не отказывался от решения задач, которые считал посильными. Об их исполнении я всегда информировал Антонио.
Уезжая отсюда, я никак не нарушаю наше соглашение. Делаю это по материальным соображениям и необходимости серьезного медицинского обследования. Я намерен осесть где-нибудь на постоянном месте в ожидании возобновления контракта с фирмой и любого задания, которое Вы можете дать».
Одно из наиболее прочувствованных описаний чильянской фрески Сикейроса принадлежит перу Григулевича. Он же дал интерпретацию названия росписи: «Сикейрос сперва назвал чильянскую роспись “Художественная оратория”, но с началом войны нацистской Германии против СССР переименовал ее в “Смерть захватчику!”, а точнее “Смерть интервенту!” — слова, несомненно, почерпнутые из военных сводок Совинформбюро» [63] .
«Роспись в Чильяне, — писал Григулевич, — состоит из гигантских фигур патриотических и революционных деятелей Мексики и Чили. На “мексиканской” половине изображены индейский вождь Куаутемок, боровшийся с конкистадорами, зачинатели войны за независимость Мигель Идальго и Хосе Мария Морелос, Бенито Хуарес, герой мексиканской революции Эмилиано Сапата и Аделита — сольдадера, сопровождавшая своего мужа-солдата в походах (ее писал Сикейрос с Анхелики), наконец, бывший президент Ласаро Карденас. Широкие линии и плоскости на потолке связывают эту аллегорию с аллегорией, представляющей Чили, на противоположной стене. На этой половине изображены арауканские вожди Лаутаро и Кауполикан, “отец нации”, возглавлявший борьбу за независимость Бернардо О'Хиггинс, президент Бальмаседа, свергнутый в конце XIX века реакционерами, зачинатель чилийского коммунистического движения Эмилио Рекабаррен.
63
Григулевич И. Р. Сикейрос. М., 1980. С. 101-106. 248
В центре выделяются две гигантские головы — чилийца Бильбао, социалиста-утописта XIX века, и индейского вождя Гальварино, четвертованного в Чили по приказу испанцев, и у них в ногах — тела поверженных завоевателей. Головы Бильбао и Гальварино объединены устремленным вперед единым торсом с обрубленными кистями рук. Эти борцы не сломлены, они продолжают оставаться в строю и теперь. Все фигуры вместе образуют как бы единое войско, стремительно наступающее на зрителя. Недаром посетители прозвали этот зал “Залом гигантов”».