Иосиф Грозный(Историко-художественное исследование)
Шрифт:
Потирая затылок и снова отпустив следующих за ним охранников, Сталин прошел в столовую-спальню и опустился на диван. На мгновение у него закружилась голова, все пошло-поехало, однако он знал, что так бывает от страшного переутомления.
— Господы… Чьто это сэгодня за дэнь! — пробралась вслух беспокойная мысль. Может быть, он впервые так горестно упомянул имя бога.
Раздался легкий стук.
Это она, Валечка, испуганно-счастливо-доверчиво настороженная, полная всегда открытой, струящейся словно женской ласки и внимания, стояла в двери.
— Иосиф
Секунду-другую он смотрел на молодое, румяное преданное личико. Недоумевающий нос. Передничек. Косынка. Неужели ТУТ пока ничего еще не изменилось? И есть эта Валечка, о которой он как будто совсем забыл.
— Подавайтэ, — устало обронил он.
И тотчас она скрылась, чтобы появиться с подносом, салфетками, тарелками.
— Иосиф Виссарионович! Вот здесь окрошка холодненькая… Мясо… Как вы любите… В котлетах. Здесь картошечка обжаренная. Крупно… Боржом. Пиво подать или?
— Водки прынэситэ, — сказал он, снимая китель, садясь за стол в одной шелковой нательной рубашке. — Водки и эще боржому…
Было жарко. За день еще сильнее напекло, чем вчера. Одноэтажная дача дышала зноем. Сталин расстегнул рубашку, словно и она теснила дыхание, медленно закатывал рукава. Вид был измученный.
— Слушаюсь. Я сейчас. Скоренько…
И мелькнула ловким передничком, бантом над крутой, пухлой задницей — без бантика она не была бы Валей-Валечкой. Не она, не его, не…
Хлеб был нарезан крупно, как он любил. Прикрыт салфеткой от мух. «Она резала», — подумал Сталин. Хлеб он любил, ел его много, и она подавала хлеб так, как он ей однажды сказал. Булка резалась не вдоль, а поперек, и он всегда с охотой брал верхние половинки. Тонкий хлеб, то есть нарезанный культурными ломтиками, Сталин отрицал. Привык еще со ссылок питаться хлебом, ел со вкусом, предпочитал ржаной. И часто повторял:
— Такой хлэб, бэлый… нэ имээт вкуса. Нэ сытный… Надо… Щтоб било чьто жевать…
На другой день хлеб был подан так, как он хотел. А Валечка, приоткрыв полные некрашеные губки, вся розовая, напуганно смотрела. Угодила ли?
— Вот это хлэб! Спасыбо, — сказал он, улыбнувшись в усы. — Подайды…
И когда она, красная, подошла, совсем отечески потрепал ее по пухлой попке.
— Хараще… Умная ти.
— Ти… мэдсэстра?
— Училась, Иосиф Виссарионович.
— Всэму?
— Да…
— И хлэб… рэзат?
— И хлэб…
— Хараще… Идытэ… — Иногда, и долго, он называл ее на «вы».
— Ладненько.
Давно это было. Лет пять уже назад. А он все помнил эту сцену.
Сегодня Валечка явно никуда, похоже, трясется, и расстроена, и что-то хочет спросить.
— Говоры? — полувопросом.
— Как же, Иосиф Виссарионович… Война… Внезапно… Проклятые. Разобьют немцев? Боюсь я…
Залюбовался ее испугом.
— А чьто? Ти уже… хочешь мэня бросыт?
И тогда она стала на колени и прижалась молодой горячей щекой к его уже тронутой старостью руке.
— Что вы? Что вы? — прошептала. — Разве я… за себя?
Голос его смягчился. Ему
— Встань! — сказал он. — Иды… И нэ бойса… Скажи Власику, чтоб зашел.
И Власику, тотчас появившемуся:
— Прыказываю завтра же строить убэжище. Эсли будэт звоныть Молотов, Тымошенко, Бэрия — разбудыть!
Истекали вторые сутки, как он был на ногах, и когда добрался до дивана, где руками Валечки была разостлана свежая постель, со вздохом сел и едва смог стянуть сапоги. Через минуту он спал каменным, обморочным сном. Ему шел шестьдесят второй год… И он, Сталин, отвечал за все…
Держись совета сердца своего, ибо нет ничего вернее его.
Глава четырнадцатая
«ЭТО БУДЭТ ВЭЛИКАЯ… АТЭЧЭСТВЭННАЯ ВОЙНА…»
Умеренность на войне — непростительная глупость.
Если вспомнить, что Фридрих Великий противостоял противнику, обладавшему двенадцатикратным превосходством в силах, то кажешься себе просто засранцем.
Во всех романах о Сталине, поздних биографиях, «исторических» исследованиях «знатоков» в голос говорится, что после поражения армий в Белоруссии, на Украине и в Прибалтике Сталин впал в прострацию и «бросил руководство страной». За авторов, преподносящих читателю явную ложь, становится стыдно, ибо все дни, вплоть до ночи на 29 июня, Сталин был и работал в Кремле. 28 июня он принял двадцать одного посетителя, причем с командующим наркомом Тимошенко, начальником Генштаба Жуковым (Жуков по приказу Сталина вернулся в Москву из Тернополя 26 июня) и начальником военной разведки ГРУ Филиппом Голиковым Сталин провел более двух часов. Накануне Сталин, Молотов и Берия побывали в Генеральном штабе и крепко разругались с великими полководцами. А потому не надо быть провидцем, чтобы представить суть разговора Сталина с бритоголовым маршалом и двумя бритоголовыми генералами.
— Я… вызвал вас, — сказал Сталин, сидя за своим столом с одним телефоном и хмуро вглядываясь в лица озабоченных, чтоб не сказать напуганных, военных, — чьтобы вы… эще раз… ТОЧНО… доложили нам… картину этого, — он помедлил, подыскивая нужное слово, — бэзобразного положеныя… на фронтах… Как получилось? Чьто армыя… числэнно прэвосходящая, а по тэхныке прэвосходящая в три-четыре-пять раз… Бэжит… Отступает… Сдается… Покрыла себя позором… Сэбя… И вас… Вас покрыла позором! Армыя — это нэ мирная толпа… Это — АРМЫЯ! Армыя — нэ стадо авэц. Армыя вооружена, имэет устав и в любых… я подчеркиваю… в любых условиях… обстоятэльствах обязана сражяться. Чьто же получылос на самом дэле? Говорыте вы, товарыщ Голиков.