Иосиф Сталин. Начало
Шрифт:
— Скажите нашим бездельникам: если они не могут до сих пор взять Зимний, я прошу прислать мне сто верных красногвардейцев. Я сам арестую Временное правительство.
Бедный Райхья принес из Смольного ответ: «ЦК просит Ильича не тревожиться и оставаться в безопасности, в квартире. Все идет по плану».
Бег по квартире продолжился. Потная лысина сверкала, руки взлетали и опускались. Он отчего-то кричал на меня (Коба отсиживался в нашей комнате):
— Я знаю, почему не хотите пускать меня в Смольный! Потому что там нерешительные трусы и бляди! Там
Он багровел от ража, маленькие глазки метали молнии. Орал:
— Только позавчера вы мне докладывали, что такая-то военная часть целиком большевистская, другая часть тоже наша. Все — наши. — (Я ничего ему не докладывал!) — Так что же останавливает?! — И самовар полетел на пол.
Появившийся в гостиной Коба аккуратно поставил самовар на место — он очень любил чаевничать. И спокойно предложил:
— Действительно, надо ли Вождю партии товарищу Ленину ждать разрешения ЦК? А не отправиться ли нам в Смольный самим и сейчас же?
Ильич опешил. Страх тотчас вернулся. Гнева как не бывало. Он задумался.
Теперь уже Коба начал его убеждать:
— Опасности никакой. Мижду нами говоря, мы вас хорошенько загримируем. В Смольном грим снимать не будем, и, если что случится, вы уйдете в гриме с нами!..
Только потом я понял: Коба начал бояться, что власть сформируют без того, кому он сейчас служил.
Ильич колебался, боялся, но… согласился. Сейчас думаю — по той же причине.
Грим делали я и Райхья. Но руководил Коба… Надели Ильичу какую-то разухабистую фуражку. Подвязали щеку косынкой, будто у него флюс. Коба старательно превращал Ленина в забулдыгу… что, кстати, вязалось с его калмыцкими глазами. Хотя на мой вкус с каждой новой деталью Ильич выглядел все подозрительней. В довершение подозрительности напялили ему темные очки.
Но Ленину грим понравился. Он долго смотрелся в зеркало. И сказал:
— Истинный пугачевец, батенька!
Уходя, Ильич продиктовал мне записку Фофановой: «Ушел туда, куда вы все не хотели». И засмеялся — «динь-динь». Он часто бывал странно ребячлив.
Шли стайкой. Райхья — впереди, за ним — я, за мной — Ильич. Шествие замыкал Коба.
У всех — заряженные револьверы. Потом, кажется, Райхья вспоминал, как нас остановили юнкера. На самом деле никто не останавливал, к нашему счастью. Если бы остановили, тотчас отправили бы в участок. Потому что более подозрительную личность, чем Ильич с перевязанной щекой, в темных очках и разбойной кепке, представить было трудно.
Шли мы недолго, решили сесть на трамвай. Большую часть пути к Великой Октябрьской Революции оба Вождя прозаически проехали на трамвае. На «траме», как тогда говорили, мы и въехали в исторический переворот.
В Смольном у портика с колоннами — костры. Грелись патрули — солдаты в шинелях, матросы в пулеметных лентах. Броневики — у подъезда.
В этот день в Смольном поменяли пропуска, и негодующая толпа со старыми пропусками ругалась с караулом… Такой простой хитростью большевики не пустили в Смольный
Впоследствии Райхья напишет, как он пробивался с Ильичем в Смольный. Это, конечно, тоже выдумка. Все эти дни он постоянно носил в штаб восстания негодующие письма Ленина. Так что у него был свой человек в охране. Как только мы подошли к входу, вынырнул из темноты высоченный матрос вместе с двумя здоровяками-рабочими. Они быстренько разбросали толпу негодующих у входа.
Мы вошли.
Бесконечный коридор Смольного — со сводами, одинаковыми дверями классных комнат — весь в окурках, втоптанных в паркет… Всюду солдаты в грязных шинелях. Мы стремительно неслись по коридору вслед за нашим проводником. Промчались мимо знаменитого актового зала, где должен был открыться съезд Советов. Помню, я не удержался, чуть отстал — приоткрыл дверь. Это был зал, где обычно устраивались балы юных красавиц. Два ряда белых колонн. Между ними стулья. Делегаты уже уселись: серые солдатские шинели, бритые головы, редко — сюртуки. Ждут открытия. На помосте — пустой стол президиума. Над ним огромная пустая золотая рама. Выдрали парадный портрет последнего императора, а раму оставили. Будто понимали, что скоро пригодится для нового портрета.
У комнаты с надписью «классная дама» наш проводник остановился. Соблюдая конспирацию, продолжая делать вид, что не узнал Ильича, сказал:
— Ждите в комнате. Я пришлю товарища Зиновьева…
Это была обычная комната классной дамы. Кресла в белых чехлах, деревянная перегородка, за ней рукомойник и узкая железная кровать. На стене парадный портрет Екатерины II. Императрица милостиво улыбалась, но кто-то уже успел пририсовать ей усики.
Вскоре перед Ильичем предстал толстый Зиновьев. Ленин, в кепке и темных очках, с перевязанной щекой, в ярости набросился на него:
— До сих пор не взят Зимний! Почему? — Зиновьев что-то пытался отвечать, Ильич не слушал. — Оставьте преступные отговорки! Вы багдадские ослы! Неужели ваши архиидиоты не понимают! До тех пор, пока Керенский сидит в Зимнем, он — власть, а мы с вами совершаем государственный переворот… За это, голубчики, в нормальных странах — за решетку, а в нашей, азиатской — на виселицу!
Не в силах сдержать бешенства, в своем глупейшем наряде Ленин выскочил в коридор. Мы с Райхьей бросились за ним. Но поздно.
По коридору шел главный враг — лидер меньшевиков Дан. Шел открывать съезд и требовать немедленного прекращения большевистского восстания. При виде выскочившего из дверей Ильича Дан замер, внимательно глядя на это чучело.
Но Ильич мигом рванул обратно в комнату. Сказал, задыхаясь:
— А ведь узнал, точно узнал, подлец!
В это время отчетливо послышался далекий орудийный выстрел, потом тишина… и еще… и еще ухнула пушка.
Уже потом я выяснил, что из Петропавловской крепости и с крейсера «Аврора» стреляли холостыми. После чего наше орудие у арки Главного штаба нанесло первый боевой выстрел. Ударили прямой наводкой по дворцу.