Иосиф. Часть вторая

Вощинин Дмитрий

Сталин, не торопясь, зашагал по ковру. Возвращаясь назад и поравнявшись со мной, он остановился и спокойно сказал:

– У нас нет, товарищ Голованов, соединений в сто или сто пятьдесят самолетов. У нас есть эскадрильи, полки, дивизии, корпуса, армии. Это называется на военном языке организацией войск. И никакой другой организации придумывать, кажется, не следует.

Говорил Сталин негромко, но четко и ясно, помолчав, опять зашагал по кабинету, о чем-то думая. Я огляделся и увидел за столом ряд известных мне по портретам лиц, среди которых были Молотов, Микоян, Берия, маршал Тимошенко, которого я знал по финской кампании. Были здесь также

маршалы Буденный, Кулик и еще несколько человек. Видимо, шло обсуждение каких-то военных вопросов. Маршал Тимошенко был в мундире.

Не дождавшись от меня ответа, Сталин, обращаясь к присутствующим, спросил:

– Ну, как будем решать вопрос?

Не помню точно, кто именно из присутствовавших предложил организовать армию, другой товарищ внес предложение начинать дело с корпуса. Сталин внимательно слушал и продолжал ходить. Наконец, подойдя ко мне, он спросил:

– Вы гордый человек?

Не поняв смысла вопроса, я ответил, что в обиду себя не дам. Это были первые слова, которые я, в конце концов, произнес.

– Я не об этом вас спрашиваю, – улыбнулся Сталин. – Армия или корпус? – сказал он, обращаясь к присутствовавшим, – Задавят человека портянками и всякими видами обеспечения и снабжения, а нам нужны люди, организованные в части и соединения, способные летать в любых условиях. И сразу армию или корпус не создашь. Видимо, было бы целесообразнее начинать с малого, например, с полка, но не отдавать его на откуп в состав округа или дивизии. Его нужно непосредственно подчинить центру, внимательно следить за его деятельностью и помогать ему.

Я с удивлением и радостью слушал, что говорит Сталин. Он высказал и предложил то лучшее, до чего я сам, может быть, не додумался бы, а если бы и додумался, то едва ли высказал, потому что это были действительно особые условия, претендовать на которые я бы никогда не посмел.

Поглядев на меня, Сталин опять улыбнулся: мой явно радостный вид, который я не мог скрыть, говорил сам за себя.

– В этом полку нужно сосредоточить хорошие кадры и примерно через полгода развернуть его в дивизию, а через год – в корпус, через два – в армию. Ну а вы как, согласны с этим? – подходя ко мне, спросил Сталин.

– Полностью, товарищ Сталин!

– Ну, вот вы и заговорили, – он опять улыбнулся. – Кончайте ваше вольное казачество, бросайте ваши полеты, займитесь организацией, дайте нам ваши предложения, и побыстрее. Мы вас скоро вызовем. До свидания.

Ушел я от Сталина как во сне. Все решилось так быстро и так просто…»

«Во второй половине июня 1942 года я был вызван в Ставку, где получил указание – всеми силами, имеющимися в авиации дальнего действия (АДД), нанести удар по Берлину. Вернувшись в штаб, мы произвели детальные расчеты, из которых стало ясно, что наши самолеты отбомбятся незадолго до рассвета и обратный полет будет проходить практически в дневных условиях над территорией, занятой противником. Конечно, немцы не станут равнодушно созерцать наши самолеты, возвращающиеся с боевого задания, и примут все меры к перехвату их и уничтожению. Тем более что насыщенность истребительной авиацией во фронтовой полосе у немцев была тогда значительной. Возможные потери самолетов АДД могли быть столь большими, что возникала угроза нашей дальнейшей боевой деятельности.

Перед нами встал вопрос – выполнять полученное задание или идти докладывать о нецелесообразности, а проще говоря, о невозможности выполнить его в данное время из-за вероятных огромных потерь? Конечно, проще было выполнить: война есть война,

и без потерь она не бывает. Однако мы не считали правильным приступать к выполнению поставленной задачи, не доложив о возможных последствиях. А главное, не только доложить, но и посоветовать выполнение этого задания отложить на более позднее время.

Проверив еще раз расчеты, посоветовавшись со своими товарищами, я поехал в Ставку. Мой доклад о невозможности выполнить поставленную задачу без неоправданных потерь и предложение о переносе его на более позднее время, мягко говоря, восхищения не вызвали. Сталин выразил сильное недовольство такой постановкой вопроса. Мне показалось, из-за предложенного переноса что-то серьезное нарушалось в его планах, но что, он не высказал. Сталин подверг детальной проверке все представленные расчеты, вызвав для этого специалистов из ВВС и Гидрометеослужбы. Проверяющие подтвердили, что данные о светлом времени суток соответствуют указанным в наших расчетах, что маршрут нами выбран наикратчайший и средняя скорость полета рассчитана правильно. Исходя из этого, мы также правильно назначили время вылета, бомбометания и возвращения на свою территорию. После проверки наших данных специалисты были отпущены, так и не узнав истинных причин вызова.

Сталин по своему обыкновению прохаживался по кабинету и размышлял. По каким-то ему одному известным причинам нужно было нанести удар по Берлину. Возможно, он дал по этому поводу обещания союзникам, а свои обещания он всегда выполнял. Выслушав же наши доводы, Сталин не торопился с решением.

– Когда вы считаете возможным возобновить налеты на Берлин? – наконец спросил он.

Я назвал месяц и число.

– Это точно?

– Совершенно точно, товарищ Сталин, если не помешает погода.

Походив еще немного, Сталин сказал:

– Ничего не поделаешь, придется с вами согласиться .

Разговор был окончен. Ровно в полночь названного мною в качестве возможного для бомбардировки Берлина числа позвонил Сталин. Поздоровавшись, он спросил, не забыл ли я, какое сегодня число. И, услышав, что группа самолетов в такое-то время вылетела на выполнение задания и через несколько минут начнется бомбежка Берлина, он пожелал нашим летчикам удачи. Контролировать исполнение принятых решений или отданных распоряжений – было у Сталина правилом. Спрос за их выполнение был всегда строг».

Голованов в своих мемуарах подробно пишет об этой характерной особенности Сталина: "Слово Верховного Главнокомандующего было нерушимо. Обсудив с ним тот или иной вопрос, вы смело выполняли порученное дело. Никому и в голову не могло прийти, что ему потом скажут: мол, ты не так понял. А решались вопросы огромной важности. Словесно же, то есть в устной форме, отдавались распоряжения о боевых вылетах, объектах бомбометания, боевых порядках и так далее, которые потом оформлялись боевыми приказами. И я не помню случая, чтобы кто-то что-то перепутал или выполнил не так, как нужно. Ответственность за поручаемое дело была столь высока, что четкость и точность исполнения были обеспечены.

Я видел точность Сталина даже в мелочах. Если вы поставили перед ним те или иные вопросы, и он сказал, что подумает и позвонит вам, можете не сомневаться: пройдет час, день, неделя, но звонок последует, и вы получите ответ. Конечно, не обязательно положительный.

Как-то на первых порах, еще не зная стиля работы Сталина, я напомнил ему о необходимости рассмотреть вопрос о целесообразности применения дизелей для дальних полетов…

– Вы мне об этом уже говорили, – несколько удивленно ответил Сталин, – И я обещал вам этот вопрос рассмотреть. Имейте терпение. Есть более важные дела.