Ипц
Шрифт:
— За вещами зайдете на станцию, — неподкупным голосом бросил парням Рудаков. — Давай, Кузьма…
Один из потерпевших крушение уцепился за корму.
— Ребята, отдайте, пожалуйста. Будьте людьми. Если штраф, то мы прямо вам заплатим. Не обидим, не думайте…
— Может быть, отдадим? Ну их к лешему, жалкие они очень. — Кузьма вопросительно посмотрел на Рудакова.
— Давай на станцию, Кузьма. Особенно не торопись. Поговорить надо. Давай-ка выгреби мористее.
Когда они оказались на достаточном расстоянии от велопастбища, Игорь развернул
— Что будем делать? — спросил Игорь.
— Что ты предлагаешь?
— По-моему, сообщать об этом на станцию не стоит, — сказал Рудаков. — Это дело не спасателей, а милиции. А заявить можно и завтра. Можно их самих спросить, как и что. Ты согласен?
— Не знаю… — Кузьма пожал плечами. — Может быть, в милиции лучше с этим справятся?
— Неопытный ты человек, Кузьма, — снисходительно произнес Рудаков. — Милиция — дело серьезное. А мы по-товарищески, корыстно заинтересуемся. Мол, не будьте жмотами, поделитесь опытом, мол, нам тоже пижонами стать охота, а?..
— Прав ты! — с восхищением произнес Кузьма. — У тебя аналитический склад ума. А как ты думаешь, они расскажут?
— Посмотрим… — с достоинством ответил опытный спасатель.
Пижоны уже поджидали их на станции. Рудаков выдать вещи отказался. Он велел им прийти вечером, после работы.
— Может быть, и договоримся.
— Спасибо, друг, в обиде не останешься, — проникновенно заверили его парни. И потом долго трясли правую руку Рудакова.
Первый рабочий день на станции кончился. Кузьма был в восторге от новой работы, от новых друзей. К вечеру он был настолько переполнен впечатлениями, что совсем забыл о двух пижонах-неудачниках. Напомнил о них сам Рудаков.
— Ну, ты как? — спросил он. — Подождешь со мной потерпевших?
— Могу, — Кузьма пожал плечами, — только пользы от меня не много будет. Не умею я с такими. У меня от них это… зубы начинают болеть.
— Так ты, значит, устраняешься? — разочарованно спросил Игорь.
— Да уж не знаю, как быть… Если очень нужно, то, конечно, могу.
— Тогда давай ждать, — обрадовался Рудаков, — а потом, если хочешь, на старушек посмотрим. Это доставит тебе удовольствие.
— А что это за старушки, на которых можно посмотреть? — заинтересовался Кузьма.
— Завтра день поминовения усопших, — начал Рудаков, — и вот сегодня божьи старушки собираются у церкви. Когда их набирается около батальона, они начинают митинговать. После митинга они достают огромные свечи и зажигают их от какого-то угодника. Потом строятся поротно и идут на кладбище. Там они ставят свечи на могилы и расходятся, но уже не организованно. А так как кладбище находится на крутом берегу, то зрелище это очень внушительное и заманчивое. — Рудаков умолк и затянулся сигаретой.
— Не понимаю, чего ты остришь? Обычай очень красивый.
— Религия — опиум для народа, — безапелляционно заявил Игорь.
— Ну, уж к боту это не имеет никакого отношения. — Кузьма улыбнулся. —
— Да ладно тебе, — Рудаков отчаянно махнул рукой, — шибко ты правильный. Пусть будет по-твоему, согласен…
— Однако пижоны не спешат.
— Пижон — всегда пижон, — изрек Рудаков и посмотрел на часы.
Шел уже десятый час вечера. Солнце только что скрылось за морем. Воздух загустел и стал прозрачным. Здания санаториев и пионерских лагерей проступили отчетливее и ближе. Их белые стены собирали из воздуха остатки солнечного света и дышали серебряным маревом. Сверху, с набережной, до спасательной доносился загадочный женский смех. На всех курортах мира по вечерам, в сиреневых или зеленых сумерках женщины смеются загадочно и маняще…
Рудаков начал томиться. Его уши трепетали и ловили женские голоса. Глаза стали тоскливыми. Уже пришел ночной дежурный — боцман Гарри Васильевич. Уже он познакомился с Кузьмой и предложил ему партию в шахматы. В молодости боцман был чемпионом Черноморского флота по боксу в тяжелом весе. Чемпионом по шахматам он никогда не был, но это не мешало ему выиграть на десятом ходу. Кузьма обозлился и в следующей партии поставил мат на пятом ходу. Оба остались чрезвычайно довольны друг другом.
А Рудаков томился.
— А не пора ли нам? — со свойственным ему глубокомыслием заявил он.
Кузьма развел руками. В это время на станцию пришла женщина. Рудаков преобразился. Он даже посвежел с лица. У женщины были воспаленные веки и покрасневший нос. Она прижимала к лицу мокрый платочек. Кузьма предложил женщине сесть, а она громко зарыдала. Кузьма смутился и отошел в сторону. К рыдающей женщине подошел Гарри Васильевич и ласково спросил:
— Вы, может быть, что-нибудь потеряли? Вы успокойтесь и расскажите нам все, а мы вас утешим по мере наших сил. — И боцман расправил свои могучие, слегка оплывшие плечи.
Женщина зарыдала еще безутешнее, но все же заговорила:
— Я уже не знаю, что и делать… Я совсем с ног сбилась. Его нигде нет. Я и в милицию заявляла. Я всех знакомых расспросила. Нигде, нигде его нет. Бедный ребенок…
— А когда его видели в последний раз? — сочувственно спросил боцман.
— Вчера, — всхлипывая, ответила женщина, — вчера его видела на пляже наша соседка. Он, говорит, сидел на песке со своими дружками и играл в карты. Возле него стоял какой-то заграничный приемник и играл на весь берег. Какой приемник, я и сама не знаю. Никакого приемника я ему не покупала.
— А сколько лет вашему ребенку? — спросил Кузьма.
— Восемнадцать, — ответила женщина и зарыдала с новой силой. — Он только и успел школу закончить…
— Какие штаны на нем были? — без обиняков спросил Рудаков.
Женщина утерлась платочком.
— Я ему три дня назад шортики сшила. Такие красивые, из японского кожзаменителя. Вот он в них и пошел. Еще на нем рубашечка была белая силоновая…
— Не расстраивайтесь, — сказал Рудаков. — Ваш ребенок не пропал, не утонул. Просто загуляло дите.