Ипц
Шрифт:
— А если я уйду отсюда один? Уйду и исчезну?
— Вы не уйдете, — возразил Кузьма, — дом оцеплен. Потом, чтобы уйти, вам придется обезвредить, мягко говоря, меня. Этого вы тоже не станете делать, так как вы человек разумный и не захотите брать на себя лишнее дело. Я прав?
— Есть еще и такой вариант, — старик пожевал губами, словно раздумывая, сказать или не сказать. — Вас убирает кто-то другой, а я ухожу. Это я смогу сделать. В малой бухте стоит лодка. Она всегда готова к такого рода неожиданностям. Как вы на это смотрите? — Старик подпер седую, благородную голову руками, и Кузьма невольно заметил, что руки холеные, не знавшие труда. Пальцы тонкие, будто прозрачные, и ровные, аккуратные ногти.
—
Кузьма готов был дать голову на отсечение, что не получит ответа, но он все-таки задал этот вопрос. Ответ, хоть он и был важен для него вообще, сейчас не играл никакой роли. Главное — выиграть психологический поединок. Главное — подчинить себе старика, поставить себя хозяином положения, заставить противника думать над вопросом, а не над тем, что Кузьма в общем-то беззащитен, и руки его по-прежнему связаны, и он целиком во власти этих людей. И если старик решит проверить его слова, если он пошлет кого-нибудь посмотреть: есть ли наряд пограничников в бухте, то он, Кузьма, проиграл. Пропал сам и не выполнил задание. Дважды бездарность. Так что пусть это выглядит примитивным дознанием. Пусть это будет первый самый общий и поверхностный допрос…
Старик долго молчал, потом помотал головой.
— Хорошо, второй вопрос: зачем вы столкнули с обрыва старушку?
— Мы этого не делали.
— Но я же видел Ефима в ту ночь. Он меня пытался столкнуть в пропасть.
— Как вы там оказались?
— У нас различные методы работы, — нагло заявил Кузьма. Он и сам был готов в это мгновение поверить, что оказался среди старух не случайно. — Все-таки? Мы уклонились от сути вопроса…
— Старушка, вероятно, сама, а Ефим там был с заданием сорвать этот ход. Он должен был поднять там шум, и больше ничего.
— Зачем вам понадобилось пугать старушек?
— А знаете, молодой человек, — сказал Казаков и остановился перед Кузьмой, внимательно посмотрев на него. — Я, пожалуй, кое-что расскажу вам. — Старик улыбнулся. — Я не собираюсь заниматься вашим образованием, и вообще сейчас в вашем, милый мой, положении эти сведения как бы и ни к чему… Да… Может быть, поэтому мне и хочется рассказать вам… Этого никто не знает, этого просто никто, кроме меня, и не может знать, а я, как и все люди, болтлив. И, ей-богу, мне хочется хоть раз в жизни проболтаться… Вам приходилось когда-нибудь расставаться со своими идеалами, милый мой? Да… Плохой вопрос. Вы еще так молоды… И в вашей жизни еще не могло ничего такого произойти.
Да, я помню, помню этого вашего Меньшикова. Хорошо помню. И когда увидел, узнал. Не мог не узнать. Очень уж хорошо помню. Он-то и разрушил мои идеалы. Да, он. И сам того не заметил, как разрушил. Он меня поймал. Поймал тогда, когда у меня все было на исходе. И здоровье и душевная энергия. И я соврал ему, притворился сдавшимся. Да, милый мой, отказываться от своих идеалов не так-то просто, я этого и сам тогда не понимал. Я жил для священной борьбы за Россию. А Меньшиков отпустил, меня, он счел меня безопасным, да и меня почти убедил в этом. Но, выйдя из больницы, я решил — нет. Борьба проиграна — ладно, но я жив, и я буду продолжать бороться, даже если это бесполезно, даже в одиночку…
Потом я встретился с одним священником. Его имя вам ничего не скажет. Он был недоволен. Он проклинал тех богослужителей, которые не возвысили свой голос
Кузьма кивнул.
«Плохи мои дела, — подумал он, — уж лучше бы он ничего не рассказывал. Видно, моя судьба решена окончательно. Ну что ж, играть — так до конца, а там будь что будет. Выбирать не приходится. Сам сюда залез…»
Кузьма подошел к сундуку. Постучал по нему носком ботинка, спросил безразличным голосом:
— Что там?
— Имущество секты.
— Можно посмотреть?
— У меня нет ключей. Они у Ефима.
— Вот как? Ну хорошо, у меня пока все. Сейчас мы пойдем к Меньшикову, а то он заждался нас. Я попрошу вас не передавать ни слова из нашего разговора Ефиму, ни кому-нибудь другому.
— Хорошо, думаю, мне легко будет выполнить вашу просьбу.
Старик встал, открыл дверь, и кого-то тихо позвал. К Кузьме подошли двое рослых мужчин, те самые, что эскортировали его сюда, в пещеру. Один из них обхватил связанного Кузьму за плечи, наклонил на себя. В одно мгновение Кузьма оказался на полу, спеленатый по рукам и ногам. Старик велел посадить его обратно на табурет, а то, дескать, на полу холодно и человек может застудиться. Двое мужчин удалились так же бесшумно, как и пришли.
Старик взял со стола подсвечник и подошел к Кузьме поближе, поднес свечу к самому его лицу.
Долго и внимательно вглядывался. Потом пожевал губами. Сказал вполголоса, не обращаясь к Кузьме:
— А по виду и не скажешь, что врет. Хорошо говорит. А может, и вправду не соврал. Охо-хо, грехи наши тяжкие. Когда господь призовет к себе? Когда доведется отдохнуть от этого мира?
Кузьма криво улыбнулся, но промолчал.
— Вот, значит, я пойду проверю ваши слова. Если вы правы, так уж правы кругом. Вам и карты в руки. А если нет — не обессудьте, сударь. Я запру вас для надежности. Кто вас знает? А вы лучше не шевелитесь много, а то не ровен час упадете, расшибетесь…
Глава одиннадцатая
Рудаков затащил Музыкантова на пустынную улицу и буквально выколотил из него признание. Да и не сказать Музыкантову было нельзя. Рудаков приступал к нему с такой решимостью и злобой, что сомневаться в его угрозах не приходилось. Он был готов на все, и Музыкантов вдруг совершенно ясно это понял.
— Ну ты и гадина, Музыкантов. Ух, я тебе… еще испорчу всю твою внешность, — задыхаясь от злости, прошептал Рудаков, когда услышал всю историю в подробностях. — Но это потом, а сейчас пойдем. Ты поведешь меня туда!