Ипполит Мышкин
Шрифт:
— Надо идти в канцелярию.
Он это оказал таким тоном, словно в канцелярии Мышкина ждет что-то очень приятное. Мышкин вмиг собрался.
Во дворике он сначала замедлил шаг, потом остановился; четыре чахлых деревца, поникшие травинки, забор… Это уже стало его миром, и сердце защемило: опять куда-то переводят…
— Надо поскорее, — напомнил смотритель, — там ждут.
Слышен мягкий шорох Невы, бойкие гудки пароходов, гул города.
— Надо поскорее!
Смотритель увел Мышкина в канцелярию.
Серые своды,
За столами четыре человека с изможденными лицами, горящими глазами.
«Товарищи», — понял Мышкин.
В комнате стояли часовые; в сторонке, стараясь не попадаться на глаза, жандармский офицер.
— Садитесь, — предложил офицер. — Читайте обвинительный акт. — Он указал на груды папок. — Найдите свое дело.
— Здравствуйте, товарищи! — громко сказал Ипполит Никитич, приветствуя сидящих за столом. — Я — Мышкин.
Пошли рукопожатия, объятия, взволнованные слова,
— Прошу заключенных не разговаривать, — сухо заметил жандармский офицер.
Но Мышкин продолжал говорить что-то теплое, дружеское: ведь эти люди ему дороги, он с ними давно знаком, хотя видит их впервые.
— Прошу прекратить!
— Вот я пожал руку товарищам и прекращаю, — бодро ответил Мышкин.
Он сел, потянулся к папкам и выбрал из общей груды объемистую тетрадь: «Особое присутствие правительственного сената. Предварительное следствие по делу о домашнем учителе [2] Ипполите Мышкине и других по Москве, произведенное Членом Московской судебной палаты Крахт, Высочайше назначенного для произведения следствия по государственным преступлениям, 1874 г.».
2
Звание «домашний учитель» присваивалось лицам, окончившим специализированное училище.
Мышкин подумал: «Для того чтобы заполнить такую тетрадь, нужно было три года…»
Он углубился в изучение дела.
В канцелярии стояла тишина, лишь изредка шелестели переворачиваемые страницы…
Вдруг — звон шпор, легкие шаги.
Мышкин обернулся.
— Фрузя! — воскликнул он, стремительно бросившись к девушке…
Это произошло так неожиданно, что и смотритель и жандармский офицер, растерявшись, обалдело смотрели на взволнованную пару.
— Фрузя? Ты в Петропавловке?
— Уже второй месяц…
— И я, осел, не знал этого…
Смотритель взял за руку Мышкина, жандарм — Фрузю, и вежливо оттянули их друг от друга.
— Господа, — сказал жандармский офицер. — Буду вынужден прекратить групповую читку.
— Это моя жена! — воскликнул Ипполит Никитич. — Понимаете человеческий язык? Это моя жена!
— Понимаю, господин Мышкин. Но мы с вами находимся в тюрьме, а не в гостиной.
— Ип, милый, не стоит спорить.
— Ты
— Именно, господин Мышкин, по инструкции. Прошу вас садиться и знакомиться с делом. В вашем распоряжении немного времени.
Мышкин и Фрузя сели, но ни она, ни он дела не читали: они смотрели друг другу в глаза. О чем они думали? Пожалуй, об одном и том же: как ты изменился, но ты и такой мне дорог.
— Время истекло! — заявил жандармский офицер.
Звякнули ружья часовых.
— Увидимся в суде, Фрузя.
— Увидимся, Ип. Теперь у меня хватит сил ждать… Даже годы!
Мышкин сделал шаг в сторону Фрузи, но его задержал смотритель.
— Пошли! Время истекло!
Его вывели из канцелярии первым: он обернулся и крикнул:
— Фрузя! До скорого свидания!
— До скорого, Ип!
Жандармы и министерство юстиции из полутора тысяч арестованных отобрали 268 человек и, продержав их по тюремным одиночкам больше трех лет, завершили свое гнусное дело «Большим процессом» — процесс этот вошел в историю под названием «процесса 193-х».
А куда девались 75 человек? Ведь жандармы отобрали для вящей своей славы 268 юношей и девушек.
75 из отобранных умерли, покончили самоубийством или сошли с ума, не выдержав каторжного режима, созданного для них просвещенным министром графом Паленом.
«Большой процесс» даже для того сурового времени был подлым: все обвинительное заключение было основано на явной лжи и на подтасовках.
Но… разве министра Палена или жандарма Потапова интересовала истина? Достаточно препроводить две сотни молодых людей в суд, а уж там, в суде, холопствующие сенаторы найдут статьи для отправки на каторгу невиновных!
Правда, холопствующим сенаторам на сей раз пришлось очень туго: из 193 обвиняемых они были вынуждены оправдать 94!
Юношей и девушек, намеченных к «убою», жандармы собрали в одном месте: в петербургском «Доме предварительного заключения», что на Шпалерной улице. Туда свезли молодежь со всех концов России — из 37 губерний.
17 октября перевели туда и Мышкина.
Первого, кого он встретил, поднимаясь по железной лестнице в свою камеру, был студент Донецкий — близорукий приятель по Женеве.
— И вы тут? — удивился он.
— Я всегда там, где мои друзья, — ответил Мышкин, пожимая протянутую руку.
— Откуда?
— Из Петропавловки.
— Вот куда залетели!
— А вы думали.
— Господа, — поторапливал надзиратель, — успеете наговориться.
Мышкин взобрался на четвертый этаж, вошел в камеру — слышит, сосед стучит.
— Мышкин, приветствую. Откройте окно, вам хотят передать записку.
Мышкин распахнул окно, тут же с пятого этажа спустили ему записку на веревочке: