Иприт
Шрифт:
А в связи с приставаниями к девице Софье Некритиной указанного Словохотова и за самовольное сбирание толп народа, которым он и рассказывал под видом своей жизни разные небылицы про химическую войну, отчего многие суеверные люди, отчасти и со страху, отказались сеять хлеб, — Павла Петрова, самовольно именующего себя Словохотовым, из членов волостного Доброхима исключить…»
ГЛАВА ПОСЛЕДНЯЯ
Из которой читатель узнает СОВЕРШЕННО
Пашка шел домой огорченный и обиженный.
На заседании какой-то ехидный голос крикнул:
— Вся-то химия у него в самогонном аппарате.
Это чтоб да у Пашки, героя и химика, ученика великого Монда, был самогонный аппарат!
Впрочем, Монд Пашке не понравился. Длинный и сухой, и действительно походит на англичанина, но все-таки есть в нем что-то такое. Водки с ним, ясно, не выпьешь и едва ли соблазнишь дочь, которая выходит за немецкого колониста.
Пашка жил на окраине села бобылем.
Избушка у него покосилась, соломенная крыша совсем прогнила, настолько, что стыдно было б ее и починять.
Старуха-мать и то говорит:
— Лучше бы тебе, чем с бочки брехать, крышу перекрыть.
А к чему соломенные теперь крыши, когда по всей Европе аэропланы и черепица ни по чем. Пашка и ждал, а пока рассказывал о своей жизни.
Почему, спросите, слушали Пашку?
Поговорите со сведущим человеком о нашем теперешнем крестьянине.
Оный сведущий человек подтвердит вам.
Мужик теперь не работает, как раньше, без мысли с восхода до заката. А потом, как бревно, в постель.
Мужик теперь проработает час и пять минут стоит и думает.
Так вот проходишь мимо и видишь.
Стоят мужики и думают.
О чем?
А как сделать, чтоб не работать с восхода до заката, и почему они так работали.
Может быть, как-нибудь Пашка помог им подумать?
Не знаем.
Только уже во дворах пахло дегтем из лягушек. Мужики подмазывали телеги, чтоб везти в город продналог, хозяйки шли к скотине, и мальчонки приготовляли мотыги выкапывать картошку.
Один друг остался у Пашки — китаец, содержащий в волости прачечную, Син-Бинь-У.
Нам и самим удивительно, почему в Микитине прачечная. Ясное дело, никто белья китайцу отдавать не мог. И потому, что не было денег на стирку, и потому, что не было белья.
Но прачечная существовала. Даже с вывеской.
Впрочем, я могу привести еще более удивительный пример. Есть город Луганск в самом сердце Донецкого бассейна. Живут там одни рабочие. Так весь город наполнен парикмахерскими.
Между тем все рабочие бреются сами.
Потому что за бритье парикмахер берет полтинник.
Китаец в длинных синих штанах, на босу ногу, стоял
— Покрыла тебя? — добродушно спросил он.
— Покрыли, черт их драл.
— А ты не обижала. Зачем людей обижала? Про меня говорила сначала хараша как. Учился. Мандат большой. А потом дурака бегал, дурака догонял. Сапсем плаха. Меня в девка превратил, замуж выдал.
Китаец вздохнул.
— Зачем меня замуж? Мне самой баба нада. Один такой про меня, как ты говорила: на бронепоезда «14–69» под колеса живой лег. Хе-е… Какой дурака под колеса лег. Я семечком бронепоезде торговал, в Сибила…
— Чего ты бормочешь?
— Учень многа врут. У-ух, как многа. Как вода. Ты мене скажи, какой тебе выгода меня баба делать?
— А куда мне тебя девать, черт желтый. Отстань ты, и без тебя тошно. Хорошо, что замуж выдал, я бы тебя в лягушку мог превратить… Выпить нету у тебя?
— Не-е…
Китаец вдруг хлопнул себя по лбу и на глазах озадаченного Словохотова (будем так называть его, привыкли) нырнул в избушку.
Он быстро вернулся, держа в руках длинный плотный пакет.
— Забыла. Тебя дома нет, мне, как друга, принесла. Бери, говорит, с почта пакет. Я взял. Может, родной кто у тебя помер на родине.
— На какой родине? Моя родина здесь.
Пашка с недоумением принял пакет.
Там твердо значилось: «Павлу Степановичу Словохотову, село Микитино» и т. д.
— Чудно, кому бы мне писать?
Из разорванного пакета выпала бумажка, еще пакет и несколько червонцев.
Пашка выхватил у китайца червонцы, сунул их в карман и прочел бумажку. Там был бланк Госиздата, подпись заместителя Мещерякова и добрый десяток справок. Сообщалось следующее:
«Согласно воле погибших при атаке Москвы писателей Всеволода Иванова и Виктора Шкловского Госиздат РСФСР извещает вас, что вы имеете получить остаток гонорара за роман „Иприт“ в сумме двадцать двух червонцев…»
Пашка помял письмо.
— Иванов… Был у нас ротный писарь такой, только имя другое было. Разве что переменил. А вот Шкловского не припомню. Шкловский… Из портных, скорей всего… А может, и каптенармус. Однако ребята славные были, артельные. Не забывают братишек.
Адрес на втором пакете был написан на чужом языке.
— Прочитай, — протягивая пакет китайцу, сказал Пашка.
— Не могу, — ответил тот.
— Как не можешь! Тут же по-иностранному. Читай.
— Не-е…
— Зря.
Он разорвал.
Из пакета вывалилась пачка стерлингов.
Это-то китаец мог считать.
Он быстро подхватил пачку и так же быстро проговорил:
— Триста.
Пашка ошеломленно повторил:
— Чего?
— Пунтов.
Действительно, в пачке было триста фунтов стерлингов.