Иркутъ Казачiй. Зарево над Иркутском
Шрифт:
Из теплушки доносился здоровый казачий хохот – тункинцы свесили из дверей ноги, фуражки на затылках. То была добрая примета – машинально отметил Федор – намного хуже, если казаки сидят мрачные, сдвинув фуражки на лбы, и плюют на землю…
– Федор Семеныч! – закричали разом, увидав Батурина. – Простава с тебя, господин подхорунжий!
Горохом высыпались тункинские казаки из вагонов, дружно ударили сапогами по настилу и загорланили разом:
Как был в нашей сотне командир хороший!
Ой, как был в нашей сотне
Чернявая моя да чернобровая моя!
Да черноброва, черноглаза, кудрявые голова!
Да черноброва, черноглаза, кудрявые голова!
Песня была старинная, иркутские казаки ее очень любили и пели только тем своим атаманам и командирам, коих сильно уважали.
Кудрявые, кудрявые, кудрявые голова!
Эх, кудрявые, кудрявые, кудрявые голова!
Брава, брава, Катерина, брава, сердце мое!
Брава, брава, Катерина, брава, сердце мое!
Братья Пермяковы, похожие на друг друга, словно отчеканенные пятачки, выхватили шашки из ножен.
Командир хороший! Да старшина удалый!
Командир хороший! Да старшина удалый!
Чернявая моя да чернобровая моя!
Да черноброва, черноглаза, кудрявые голова!
Да черноброва, черноглаза, кудрявые голова!
Заискрили в вечернем воздухе серебристые клинки, а тункинцы стали дружно хлопать в ладони, поддерживая удальцов.
Кудрявые, кудрявые, кудрявые голова!
Эх, кудрявые, кудрявые, кудрявые голова!
Брава, брава, Катерина, брава, сердце мое!
Брава, брава, Катерина, брава, сердце мое!
Метались шашки в умелых руках, наяривая свой танец, смертоносный для врагов и лихость в друзьях пробуждающий. И какой казачий пляс без верной подруги будет. И пусть нет разлюбезной казачки, в станице она казака ожидает, но есть шашка – подруга верная.
Старшина удалый! Казаки все бравы!
Старшина удалый! Казаки все бравы!
Чернявая моя да чернобровая моя!
Да черноброва, черноглаза, кудрявые голова!
Да черноброва, черноглаза, кудрявые голова!
Станция притихла, солдаты попрятались, слушая задорную казачью песню. А вот енисейцы из соседнего вагона разом высыпали наружу и лихим свистом поддержали иркутских казаков. Подошли и три донских казака, перетаптываясь на месте – видно, их тоже подмывало пуститься в пляс.
Кудрявые, кудрявые, кудрявые голова!
Эх, кудрявые, кудрявые, кудрявые голова!
Брава, брава, Катерина, брава, сердце мое!
Брава, брава, Катерина, брава, сердце мое!
Скуластый казак с алыми донскими лампасами влетел в круг, сменив уставших Пермяковых, и стал вытворять клинком настоящие чудеса, пройдясь в присядку перед собравшимися в круг казаками, как бы приглашая еще одного танцора.
Казаки все бравы! Кони их убраны!
Казаки все бравы! Кони их убраны!
Чернявая моя да чернобровая моя!
Да черноброва, черноглаза, кудрявые голова!
Да
Урядник из енисейцев не выдержал и влетел в круг – снова заискрили два клинка, ибо шашка без шашки жить не могут. Подружки они. А лихая казачья песня все громче раздавалась над притихшей станцией.
Кудрявые, кудрявые, кудрявые голова!
Эх, кудрявые, кудрявые, кудрявые голова!
Брава, брава, Катерина, брава, сердце мое!
Брава, брава, Катерина, брава, сердце мое!
– Спасибо братцы! Щас проставлюсь! – Федор лихо спрыгнул с седла и стал расстегивать шинельные крючки. С помощью подскочившего Петра быстро скинул с плеч шинель и гимнастерку, лихо забросил в вагон.
Вещи с хохотом подхватили казаки, полезли обратно в вагонное нутро и дружно скрылись в его глубине. Было холодно, и Батурин накинул на плечи попону, поданную Зверевым.
– Все подготовил, – шепнул Федору на ухо племянник, – водку и закуску в вагон загрузили, в дороге выпьем. Хотя хрен его знает, выедем мы сегодня со станции или нет…
– Что такое?
– Железнодорожники воду мутят, не желают везти и говорят то же самое, что и наши амурцы. Керенскому салон-вагон не нашли, второй класс для него прицепили. И то после того только, как сотня девятого полка его почетным караулом встретила и так по перрону лихо прошлась…
– А что с солдатами? Пришибленные они какие-то, смотрят боязно, чуть ли не по уставу одетые…
– Выпороть их пригрозили всем скопом, – Петр жизнерадостно засмеялся. – Как станцию казаки заняли, так они враз присмирели, глазенки забегали, и давай нас спрашивать, почто Керенский приехал, зачем казаки всей силой собираются. А у нас народ сам знаешь, какой?! Наговорили в три короба, что не только наш корпус на столицу идет, но и Туземный корпус подняли. И завтра сюда первые эшелоны Дикой дивизии подойдут – и за отсутствие порядка всех сиволапых пороть нещадно будут, а большевикам еще животы вспарывать. Вот тут они во весь голос стали орать, что к большевикам отношения не имеют, дисциплину вспомнили. И вокзал принялись убирать чуть ли не до блеска. Помнят туземцев по августу, хорошо запомнили…
Еще бы не запомнить – агитаторам к туземцам лучше не ходить, и речей не поймут, нехристи, а то и запросто зарезать могут, кишки на голову намотав. Их первым дивизионным командиром был государь Михаил Александрович, что от престола в марте отказался. И зря сделал – того бедлама, что сейчас творится, не было бы.
И части верные под рукой тогда у него были – нашим третьим конным корпусом генерал граф Келлер командовал, любимец армии. Не принял старик отречения, плюнул и не стал служить временному правительству. А Дикая дивизия за императором без раздумий пошла бы, и казаки шашки повынимали бы. Эх, кишка слаба оказалась у его величества…