Ирония жизни в разных историях
Шрифт:
— Нет, правда, — сказала я. — Ты мне что, не веришь?
— Нет у тебя никакого романа, — сказал ты у меня за спиной.
— Вообще-то да, ты прав, — сказала я. — У меня не роман. Не роман, а гораздо серьезней. Я, вообще-то, замужем за одним человеком, ты его не знаешь, и у нас с ним трое детей, о которых тебе не известно.
— Ага-а, — сказал ты.
— И каждый день, когда я ухожу из дому и ты думаешь, что я пошла на работу, я на самом деле иду к своей семье.
— Идешь к кому-то в чужой дом…
— Но это ведь и мой дом, — сказала я.
— …и
— Там дел невпроворот, — сказала я. — Принять со стола после завтрака, постирать, погладить, постелить постели, привести дом в порядок…
— Что же, никто не помогает тебе по дому? — сказал ты.
— …и чтобы ланч был готов, когда ребята прибегут из школы, поскольку начался учебный год, и вовремя отправить их обратно, убрать после них посуду, а в 3.30 забрать из школы, проследить, чтобы как следует сделали уроки, — и хорошо еще, если мне в этот день не идти за покупками и не ухаживать за мамашей Эрика.
— Эрика? Кто такой? — сказал ты.
— Спасибо, что можно продукты теперь заказывать через Интернет, — сказала я. — Столько экономит времени, ты не поверишь! Бывает даже, что удается в этом моем другом доме присесть к столу и почитать в столовой журнальчик или книжку.
— У тебя, значит, есть обеденный стол, а я понятия о нем не имею? Есть дети, которых я в глаза не видел? Очень хотелось бы познакомиться с твоими детьми. Звать-то их как?
— Бену двенадцать, — сказала я. — Он у нас заправский лыжник. Занял первое место в прошлом году во время школьных соревнований на учебном склоне. Мы просто лопались от гордости, когда в июне на церемонии награждения ему вручали почетную грамоту и книжку. Все ладони себе отбили! Мы порядком намучились, пока подыскали школу, где к нему отнеслись бы с пониманием, но Парксайдская как будто вполне ему подходит. С успеваемостью у него, скажем так, не очень, но там считают, что он постепенно выправится, тем более мы нанимаем ему репетиторов, а математика у него вообще любимый предмет, тут он пошел в отца.
— А папа, стало быть, любит математику?
— Нуда, то есть, когда учился в школе, естественно.
— Но ты сама математику терпеть не могла!
— Притяжение противоположностей, — сказала я. — Дальше идет Аманда. Ей десять, и это, доложу тебе, настоящая бой-девица, мальчишкам спуску не дает, обожает выступать, поет и пляшет, да как лихо, берет уроки у чечеточника, и он прямо-таки не нахвалится ее чувством ритма, а еще, подозреваю, скоро она полностью заберет в свои руки выпуск школьной малотиражки — у нее в самом деле прекрасное перо, не удивлюсь, если со временем из нее выйдет первоклассная журналистка.
— Минуточку, это только двое, — сказал ты. — А где еще один?
— Третий — самый младший, — сказала я. — Джонатан. Ему семь лет.
— Мамин любимчик, — сказал ты. — Сразу видно по тому, как ты о нем говоришь.
— Ну слушай, он же младшенький.
— Но как ты умудрилась скрывать их от меня так долго?
— Сочла, что лучше скромно
— Нельзя скромно промолчать, когда речь идет о беременности, — сказал ты. — Как тебе удалось спрятать от посторонних глаз три беременности?
— Я очень мало ела. Очень строго следила за собой. Скажу больше, я даже несколько теряла в весе за время беременности. И потом, помнишь те конференции, на которые мне приходится изредка ездить по работе?
— То есть когда ты уезжаешь на долгий уик-энд…
— Не забыл ту поездку на Гавайи десять лет назад?
— Тот раз затянулся на две недели, а по приезде ты все никак не могла оклематься из-за перепада во времени.
— Тяжелые роды, — сказала я. — Аманда. Ребенок шел ножками. Мне хотели сделать кесарево, но я не далась.
— Шрама побоялась на своем симпатичном животике.
— Естественно, — сказала я. — Как станешь объяснять тебе, откуда взялся этот шрам?
— А как тогда объяснишь футболку с надписью «Гонолулу», привезенную мне в подарок?
— Это потребовало известных организационных усилий, — сказала я. — Впрочем, по организационной части я большой спец.
— И давно ты ведешь эту двойную жизнь? — сказал ты.
— Да с того самого дня, как мы познакомились.
— Серьезно, все это время? — сказал ты. — Столько лет подряд?
— Я с моим мужем, Эриком, встретилась в тот же день, что и с тобой.
— Так это его зовут Эрик?
— Да, его, — сказала я. — Ну и что? Чего ты смеешься? Не над именем «Эрик», будем надеяться?
— Дурацкое имя, ей-богу. Даже для вымышленного персонажа.
— Эрик — не вымышленный персонаж! Он мой муж. И если б ты знал его лично, как знаю я, то не спешил бы заявлять, что Эрик — дурацкое имя!
— А вот в этом Эрику не слабо потягаться со мной? — сказал ты из-под одеяла и прошелся вдоль моего живота дорожкой поцелуев, подсунув руки мне под бедра, а после выпростал их, придавив меня сверху.
— Как можно сравнивать вас по поведению в постели? — сказала я, когда мы вынырнули снова на поверхность и отдышались. — Какое здесь может быть сравнение? Эрик — мой муж. Ты — мой любовник. У каждого свои потребности и своя роль.
— Ты меня разочаровала, — сказал ты, садясь. — До чего ж ты малорадикальна!
— Нету такого слова — «малорадикальна».
— Послушай, я что хочу сказать. Вот представился тебе случай придумать для себя другую жизнь — а ты?
— То есть что значит «придумать»? Я ничего не придумываю.
— Ты могла бы стать кем угодно, буквально всем на свете! Хоть этой, как ее… суперменшей! Работать на военную разведку, выполнять спецзадания правительства…
— Как! Подозревать, что я лгу?
— Могла бы сделаться воровкой-форточницей, сбежать из дому следом за бродячим цирком, учить слонов балансировать на шаре или же, я не знаю, втереться в круг богачей и знаменитостей, помочь Ким Бейсингер разобраться с ее проблемами! Вызволить из-за решетки того мужика с телевидения и сдать его в нарколечебницу…