Исаев-Штирлиц. Книга 5. Альтернатива
Шрифт:
– Вы вправе дружить с кем угодно, но знайте, что судьбой Хорватии в первую очередь интересуется Италия, и рейх понимает нашу заинтересованность, как и мы понимаем заинтересованность рейха в Любляне и Мариборе. Текст вашего выступления – если, впрочем, оно понадобится – приготовьте сегодня же и покажите Анфуссо: он внесет наши коррективы. Литературу об исторической принадлежности Далмации к Италии вам приготовят через два часа.
И, не попрощавшись с Павеличем, дуче вышел.
Муссолини думал, что поединок будет сложным и трудным – именно поэтому он попросил присутствовать при разговоре Филиппо, рассчитывая, что эта победа не будет забыта, а занесется в анналы истории его секретарем и другом. Однако перед ним был не террорист и национальный фанатик, а политикан, легко отдавший Италии исконные хорватские земли на Адриатике за то лишь только, чтобы самому сделаться поглавником, фюрером, дуче нового националистического государства…
«Какой ужас! – подумал вдруг Муссолини, испугавшись чего-то такого, что мелькнуло в его сознании и сразу же исчезло,
«Первому заместителю премьер-министра доктору Мачеку.
Бану Хорватии доктору Шубашичу.
Сводка первого отдела королевской полиции в Загребе, экз. № 2.
№ 92/а-18741.
Сразу после событий 27.III Прица, Аджия, Кершовани и Цесарец собрались в помещении редакции журнала “Израз” (Франкопанская ул.). Пользуясь объявленной амнистией, эти члены нелегальной КПЮ разрабатывали план работы на ближайшие дни. “Видимо, – сказал Кершовани, – главное внимание сейчас следует сосредоточить на национальном моменте”. Назвав имена хорватских руководителей, употребив при этом недостойные сравнения, Кершовани продолжал: “Они будут, видимо, занимать выжидательную политику, поскольку их личные интересы, базирующиеся на спекуляции интересами хорватского народа, зависят от удержания ключевых постов. То, что Мачек не вошел – во всяком случае, официально не объявил об этом – в состав кабинета Симовича, свидетельствует о существовании какой-то иной возможности удержаться у власти. Я допускаю мысль, что Мачек начнет тур сепаратных тайных переговоров с Берлином или Римом”. Цесарец возразил ему: “С Римом Мачек вряд ли пойдет на переговоры, потому что Анте Павелич сидит у Муссолини. Скорее всего, он будет искать контакты с Гитлером, чтобы под эгидой Берлина отстаивать идею автономной Хорватии”. Прица выразил убежденность, что если Мачек и войдет в кабинет – не на словах, а на деле, – то он будет самым решительным противником как сближения с Москвой, так и либерализации внутренней жизни страны. В правительство он может согласиться войти лишь на том условии, если Симович подтвердит верность курсу держав оси. Аджия сказал, что главная задача коммунистов на современном этапе – “ударить по национализму”, “поскольку на горе хорватского крестьянина греет руки губернатор Шубашич, который и не подумает решить социальную проблему, передав безземельным пролетариям села земли, принадлежащие хорватским помещикам”. Он продолжал развивать свою мысль о необходимости “борьбы с буржуазным национализмом”, потому что “эта ржа будет поедать Югославию изнутри и Гитлер наверняка не преминет воспользоваться этим, играя между Мачеком и Павеличем, шантажируя при этом Белград угрозой отделения Хорватии”. Прица выразил сомнение. “Мачек, вероятно, – сказал он, – будет стараться урвать максимум благ для хорватской буржуазии и чиновничества. Вряд ли, – продолжал он, – Мачек решится на сепаратные переговоры с Берлином, ибо он потребует гарантий против Анте Павелича, называющего его, Мачека, сербской марионеткой, а Муссолини не отдаст своего человека Гитлеру”. Цесарец сказал, что их спор носит “теоретический и предположительный характер, тогда как сейчас такой момент, когда надо принудить белградское правительство к действиям – решительным и недвусмысленным – против всякого рода сепаратизма, против паники, слухов, действий пятой колонны, особенно мощной здесь, в Хорватии, где позиции немцев традиционно сильны”. Он подробно остановился на необходимости разъяснительной работы в армии, “поскольку в случае если Гитлер начнет войну, то на первых порах, пока не будет вооружен весь народ, именно солдаты будут сдерживать нацистское вторжение”. Прица спросил Цесарца, уверен ли он в том, что начнется война. Цесарец ответил утвердительно. Аджия, однако, высказал предположение, что “Мачек, вероятно, решит поставить себе памятник при жизни, сделав ставку на то, чтобы вывести Хорватию из-под удара, вплоть до того, что именно он решится на провозглашение независимости”. “Он не сможет этого сделать, – возразил Кершовани, – потому что армия в Хорватии не поддержит его, ибо она верна Симовичу. До тех пор пока армия стоит на стороне Белграда, – заключил он, – пока Мачек не имеет опоры в армии, ни о каком отделении Хорватии не может быть и речи. Лишь только если войска Гитлера и Муссолини придут сюда, можно считать отделение Хорватии свершившимся фактом. И провозглашать это отделение будет не Мачек, а Павелич. Поэтому: борьба на два фронта, связь с армией, самое активное участие в митингах и демонстрациях, ежедневные выступления в нашей прессе, организация студенческих и рабочих сходок, на которых мы должны проводить разъяснительную работу”. Следует указать на то, что в Загребе распространяется огромное количество коммунистической литературы, подготовленной руководством КПЮ во главе с И. Броз (Тито). Прица, Кершовани, Цесарец и Аджия, а также примыкающие к ним Крайский и Черногорец редко покидают помещение типографии на Франкопанской, где некоторые из них и ночуют. Зафиксировано 16 выступлений одного только Кершовани в университете и 14 выступлений Аджии среди загребской интеллигенции.
Генерал-майор Й. Викерт».
Мачек осторожно отодвинул от себя листочки голубоватой бумаги, на которых был напечатан этот текст, и вызвал Ивана Шоха, личного секретаря.
–
– Показывать им что-нибудь надо? – осторожно спросил Шох, глянув на голубые странички.
Мачек мгновение раздумывал, а потом, спрятав донесение в стол, ответил:
– Ничего им показывать не надо. Им надо сказать, что белградская жандармерия собирает обо мне сплетни! И рассылает их черт-те куда!
– Доктор, может, порекомендовать «страже»…
Мачек перебил Шоха:
– Я не знаю, что надо рекомендовать «страже», Иван. Я достаточно знаю вас как умного и дельного помощника моего. Пусть сделают, сначала надо сделать! Оправдание сделанному всегда найти можно! При желании и минимуме здравого смысла. Ситуация такова, что Белград закроет глаза на любую нашу резкость – только б я приехал к ним! Но если «страже» потребно такое объяснение, то их всех надо гнать оттуда взашей! Если им недостаточно того, что я сказал вначале, – им тогда мух бить, а не врагов.
Шох давно не видел шефа таким раздраженным: шея его покраснела, седина поэтому казалась особенно красивой, благородной.
– Доктор, поскольку речь идет об «Изразе», а это Цесарец, Прица, Кершовани и остальная банда, – может, через пятые руки туда подтолкнуть усташей?
– Незаконные действия вы станете предпринимать, когда я перестану быть руководителем хорватской партии! – Мачек даже пальцами ударил по столу. – Я в своем доме, и я не хочу, чтобы от бандитов меня защищали бандиты! Ясно вам?!
– Мне ясно, – тихо ответил Иван Шох и неслышно вышел из кабинета.
Какое-то время Мачек был в яростной и жестокой задумчивости, потом снял трубку телефона и соединился с шефом жандармерии.
– Доброе утро, генерал, я благодарю вас за работу: сводки о коммунистах своевременны и подробны. Как мне – лично мне, а не лидеру партии – ни обидно было читать эти сводки, но вы наблюдение за ними прекратите, генерал, прекратите. Ситуация не та, чтобы следить за словом. Вы за усташами активнее следите, за делом смотрите, генерал. Коммунисты говорят, а усташи – стреляют.
– Может быть, наблюдение-то продолжить, – удивленно сказал генерал и добавил с обезоруживающей прямотой: – Только сводки не составлять?
– Нет. Не надо относиться к ним как к преступникам: мы живем в демократической стране, где каждый волен говорить все, что хочет. А вот делать противозаконное – это мы не позволим никому, не так ли?
Начальник генерального штаба Гальдер:
«Вызов в имперскую канцелярию для совещания в связи с государственным переворотом в Югославии, фюрер требует быстрейшего вступления в Югославию».
Главное – включить счетчик
– Господин посол, по нашим сведениям, войска германской армии начали передвижение вдоль югославских границ. – Генерал Боря Миркович, друг премьера, поправил ремень, скрипуче перетягивавший его талию. – Как военный человек, я отдаю себе отчет в том, что означают мероприятия подобного рода.
– Господин генерал, я получил сообщение от рейхсминистра Риббентропа: информация, которой пользуются ваши коллеги, сфабрикована в Лондоне. Германия относится с пониманием к трудностям, возникшим в Югославии. Мое правительство считает возникшие трудности внутренним делом Югославии и не намерено вмешиваться в решение тех проблем, которые являются прерогативой дружественного рейху государства.
Миркович снова оправил ремень и, повертев шеей, словно мягкий воротник кителя натер ему кожу, настойчиво повторил:
– Господин посол, ваш ответ не может удовлетворить наше правительство: на границах началась массированная концентрация германских войск.
– Если вы выдвигаете обвинения против моего правительства, господин генерал, я вынужден буду просить Вильгельмштрассе прислать мне официальный ответ на ваш протест.
Какое-то мгновение Миркович и Хеерен неотрывно смотрели друг на друга: в глазах посла метались быстрые смешинки, и он, догадываясь, что собеседник видит это, не считал даже долгом своим скрывать снисходительное презрение. В свою очередь, помощник югославского премьера испытывал тяжелое чувство унизительного гнева; это ощущение было похоже на бессилие во время операции, когда наркоз отошел, но хирург еще продолжает свою работу, и хочется закричать, но сил нет, да и в подсознании сидит мысль: «Зачем быть смешным, и так каюк, брат, полный каюк».
– Речь идет не о протесте, господин посол. Я думаю, что два цивилизованных государства могут решить все возникшие между ними вопросы за столом переговоров, а не в окопах.
– Окопная война не очень-то популярна в середине двадцатого века, господин генерал. Вам, как военному человеку, известно, видимо, что после молниеносных побед армий Германии доктрина позиционной войны ушла в небытие. А что касается переговоров, то, очевидно, нет нужды ставить вопрос о новом раунде межгосударственных встреч, ибо только что ваш предшественник провел блистательные беседы с рейхсминистром Риббентропом. Я не думаю, что смена руководства приведет к изменению внешнеполитического курса вашей страны: правительства могут меняться, но тенденция обязана оставаться неизменной – не так ли?