Исав и Иаков: Судьба развития в России и мире. Том 1
Шрифт:
Квинтэссенция подобного ответа состоит в том, что РОССИЯ МОЖЕТ ИСТОРИЧЕСКИ МОБИЛИЗОВАТЬСЯ ТОЛЬКО АБСОЛЮТНЫМ ОБРАЗОМ И ПОД АБСОЛЮТНУЮ ЦЕЛЬ. В этом состоит специфика так называемого «русского чуда». Это признали фактически все (за очень редкими исключениями). Кто-то признал подобное с отвращением, кто-то с восторгом. Но признали!
Что такое абсолютная мобилизация под абсолютную цель? И как она осуществлялась в исторической жизни России?
Абсолютная цель (в разных ее исторических вариантах) всегда была связана у нас с новой и благой жизнью. Мобилизация шла под возможность новой и благой жизни. И в этом смысле советская (в том числе сталинская)
Стоило ли спасать такой вот мир — отдельный вопрос. Этим вопросом уже давно задавалась наша культура, в том числе и народно-песенная (почти фольклорная):
Хмелел солдат, слеза катилась, Слеза несбывшихся надежд, И на груди его светилась Медаль за город Будапешт.В утешение можно сказать, что Россия спасала и спасла не только мир, но и себя.
Мобилизация на абсолютное спасение — безусловное «ноу-хау» нашей истории. Победа в Великой Отечественной войне — высшее проявление этого исторического духа. Но и она адресует не к своей уникальности, а к традиции («с фашистской силой темною, с проклятою ордой»).
Характер такой мобилизации в другом ее варианте описал Лев Толстой в «Войне и мире». Вспомним знаменитые сцены, когда вдруг начиналось глубинное инстинктивное отречение от всего личного ради такого спасения.
То, что наша историческая личность держится на суперкоде такой абсолютной мобилизации, — в общем-то, очевидно. То, что внутри мобилизации есть какое-то накаленное представление о новом и благом, тоже очевидно.
ГОРАЗДО МЕНЕЕ ОЧЕВИДНО ТО, В КАКОЙ СТЕПЕНИ МОЖНО ГОВОРИТЬ О ТОМ, ЧТО РОССИЯ МНОГОКРАТНО МОБИЛИЗОВЫВАЛАСЬ НЕ ПОД ЛЮБУЮ АБСОЛЮТНУЮ ЦЕЛЬ, А ИМЕННО ПОД АБСОЛЮТНУЮ ЦЕЛЬ РАЗВИТИЯ.
Повторю: то, что абсолютной целью может быть буквальное спасение от метафизически трактуемого нашествия («проклятой орды», «силы темной»), очевидно. Очевидно и то, что абсолютной целью может быть некая благая (и новая в смысле победы благости) жизнь. Наконец, очевидно то, что эти инварианты относятся к нынешней России только в случае, если травма последних двадцати лет не носит фундаментальный характер (не взорвала суперкод, не сломала смысловую ось, не вызвала историческую мутацию с помощью органических или искусственных социокультурных вирусов).
Но что с развитием-то? С развитием?!
Первый опыт мобилизационного развития связан с Петром Великим. Что это за опыт?
Величие Петра не вызывает сомнений. Стоит посмотреть на Петербург. Стоит постоять у Медного всадника или прочитать великие строки:
Красуйся, град Петров, и стой Неколебимо, как Россия.Но нельзя же не признать, что опыт этой мобилизации под развитие располосовал Россию на века в социальном смысле. Что он уж никак не был опытом только освобождения. Что старообрядческая реакция на этот опыт имеет свои глубокие основания.
Никогда у нашей патриотической мысли, обсуждающей особый путь, не было единства в оценке личности Петра, его исторической роли, смысла петровского этапа в истории России. В сущности, оказывается, что чуть
Но тогда встает ребром основной и самый жгучий вопрос, являющийся и историософским, и политическим: «Сторонники особого пути для России являются сторонниками ПРОСТО особого пути или особого пути РАЗВИТИЯ? Предполагает ли концепция особого пути развитие? И если предполагает, то идет ли речь об обычном развитии в дополнение к особому пути или же именно об особом пути развития?»
Если же речь все же идет об особом пути развития, то в чем ОСОБОСТЬ РАЗВИТИЯ? Является ли особость особостью развития или же обычное развитие как бы «пришивается» к ткани особости? И если даже речь идет об особости развития, то является ли эта особость тактической или стратегической?
Потому что тактическая особость развития — это учет культурной специфики в качестве некоей «модулирующей частоты», дополняющей импульс развития как такового, но не меняющей параметры этого импульса. А стратегическая особость развития — это фундаментальная инаковость развития, а не примесь инаковости, вытекающая из учета культурной специфики.
Так кем же все-таки был Петр? Вестернизатором, модернизатором или кем-то еще? Если Петр был догоняющим вестернизатором (а его яростная борьба с традицией — пресловутыми бородами и прочим — как бы говорит об этом), то понятно, что он, решив великие государственные задачи, одновременно нанес колоссальную модернизационную травму исторической личности. Тогда придется признать, что эта травма частично задела ядро. И что дальнейшие беды вытекали из указанной травмы.
Но Петра можно трактовать и как модернизатора, далекого от обычной догоняющей вестернизации. Для этого даже не нужно прибегать к проблемному завещанию Петра Великого и столь же проблемным рекомендациям взять у Европы технологии и повернуться к ней задницей.
Неистовый патриотизм Петра, его мистический порыв к морскому модусу существования России, очень нетривиальная синкретика русскости и западничества при их детальном изучении позволяют утверждать, что Петр реально осуществлял нечто фундаментально особенное. Что Россия при нем не обезьянничала на западный манер, а давала собственные ответы на саму возможность форсированного развития, альтернативного тому, которое выбрал для себя классический Запад.
Для исторического будущего России борьба за глубину понимания образа Петра и петровских реформ имеет решающее значение. Если без спекуляций и подтасовок удастся извлечь из этого исторического опыта фундаментальную особенность развития, а не особенность вообще, то возникнет совершенно иная база для поиска новой стратегии развития.
Пока этой базы нет. И почти все, кто анализирует Петра, понимают его деятельность либо как державно обусловленную вестернизацию, либо как догоняющую модернизацию со слабым учетом культурной специфики. И кто-то за это хвалит Петра, а кто-то ругает.
Пожалуй, единственный, кто глубоко понял Петра именно как «новую весть о развитии», — это Пушкин. Да еще город на Неве стоит как живая весть и живая загадка, адресованная потомкам. Но для проартикулированной стратегии, направленной в 2020 год, этого мало. Понять глубже Петра, повторяю, это не историческая или культурная, а именно стратегическая задача.