Исав и Иаков: Судьба развития в России и мире. Том 2
Шрифт:
А тут из-за спины этой аргументации (в принципе АБСОЛЮТНО НОРМАЛЬНОЙ И ВНЯТНОЙ) слышится второй, собственно политический, так сказать, голос: «Хватит, хватит… Доразвивались при Михаиле Сергеевиче…» И опять-таки — что скажешь? И впрямь доразвивались.
Поскольку я убежден, что оба эти голоса — духовный и политический — суть одно целое, то возникает крайне сложная ситуация. Ну и слава богу, что она крайне сложная! Иначе нам пришлось бы избыточно политизировать обсуждение развития и слишком разбавлять это обсуждение собственно политической проблематикой… Разрушительность дебольшевизации… Рамки политической рациональности в вопросе
Наличие такого внятного оппонирования развитию, которое заявлено отцом А.Лоргусом, позволяет нам сделать шаг вперед и начать обсуждать развитие как таковое, переходя от прикладной — к общей политической метафизике.
Внимательно ознакомившись с работой А.Лоргуса «Методологические проблемы идеи развития», я обратил внимание на некоторые моменты, которые М.Мироновой, в силу ее профессиональной ориентированности, не показались особо существенными. Мне же представляется, что без рассмотрения этих моментов беседа о метафизических pro и contra в вопросах развития рискует погрязнуть в частностях. Очень интересных, в том числе и для меня, но в политическом отношении не имеющих решающего значения.
Прежде всего, речь идет о построении работы А.Лоргуса. Он делает свой доклад в связи с дискуссией о дарвиновской теории эволюции, развернувшейся в определенных религиозных кругах и породившей совещание Отдела религиозного образования и катехизации Московского Патриархата на тему «Преподавание в православных школах вопросов творения мира, жизни и человека». В теории Дарвина есть ряд моментов, болезненных для христианского сознания. Причем именно для сознания не слишком, так сказать, усложненного. И при этом обремененного всеми сомнительными приобретениями нынешней российской эпохи, к числу которых, конечно, относится абсолютное пренебрежение ко всему, что сформировало на настоящий момент человечество.
Такое современное российское сознание (к сожалению, его приходятся объективно оценивать как регрессивное), взяв на вооружение что угодно — от радикального демократизма до своеобразно понимаемой религиозности («а почему бы нет, у нас плюрализм, могу выбрать и такой прикид»), — категорически отметает все остальное: «У меня новые ценности, а тут лезут с каким-то Дарвином, получается, что я от обезьяны произошла, а мне при моих новых ценностях это ну никак не подходит».
По сути именно это, как мне помнится, заявила одна школьница, подав вместе с отцом судебный иск с требованием, чтобы школа прекратила навязывать учащимся, имеющим религиозные ценности, Дарвина. Позиция школьницы и ее отца не случайно оказалась в фокусе внимания ряда телевизионных каналов. Все это явным образом отдавало пиаром с политической окраской.
Беспокойство вызывает не сама эта позиция, а способ ее обсуждения. Ведь российская школьница и ее отец — не первооткрыватели в данном вопросе. Таких исков в мире было множество, особенно в конце XIX — начале XX века. Вызов дарвинизма мучительно осваивался христианством. Одним способом этот вызов осваивал Ватикан, другим — Российская империя и Русская Православная Церковь. И в том, и в другом случае существовала церковная иерархия, чей вердикт был обязателен для верующих. И тут надо говорить не о способе, а о способах принятия вызова, который и впрямь был достаточно болезнен для религиозного сознания.
У протестантов иерархии, способной вынести окончательный
Что касается Ватикана, то он, в свойственной ему гибкой манере, очень быстро справился с вызовом. Конечно, всегда («всегда» — это до второй половины XX века) сохранялись радикальные клерикальные круги, которые отрицали Дарвина. Но это уже не было мнением всего церковного Института.
Скажут: «Ватикан нам не указ». И я полностью соглашусь. Хотя… На уровне МЕТОДОВ ПОЛИТИЧЕСКОЙ РАБОТЫ — почему бы и не поучиться (сохраняя при этом и систему ценностей, и аутентичность православной позиции)? Но и впрямь ведь не указ. Заемным опытом сыт не будешь. Однако есть же и свой опыт! Он для нас тоже не указ?
Граф Алексей Константинович Толстой никогда не был отлучен от православной церкви, в отличие от графа Льва Николаевича Толстого. Кроме того, Алексей Константинович Толстой никогда не был либералом и очень сдержанно (мягко говоря) относился к революционным демократам, в отличие от графа Алексея Николаевича Толстого.
В стихотворении, которое я приведу ниже, это выражено напрямую в его оценке нигилистов (то есть революционных элементов Российской империи). Эта его экстремально-негативная оценка, весьма тогда «немодная», никак не добавила ему популярности ни в либерально-буржуазных, ни в фрондирующих аристократических салонах России. Но он дал эту оценку потому, что таково было его мировоззрение. И он не хотел им поступаться — ни в угоду либеральной моде, ни в угоду странным течениям противоположного рода. Дал он ее по одному частному поводу.
М.Лонгинов — начальник Главного управления по делам печати в 1871–1875 годах, поддавшись давлению неких крайних (как сейчас сказали бы, контрмодернистских) группировок, всего лишь попытался запретить одно из произведений Дарвина. Повторяю — всего лишь попытался! Пошли слухи (разумеется, обоснованные, но слухи), что он это сделает. И граф Алексей Константинович Толстой на эти слухи откликнулся своим известным стихотворением «Послание к М.Н.Лонгинову о дарвинисме».
Это «Послание» советский агитпроп тоже не любил, поскольку слишком уж сильно граф «приложил» нигилистов, то есть революционных демократов, то есть предтеч большевиков (по каноническому определению Ленина — «декабристы разбудили Герцена» и так далее). Но стихотворение стало суперпопулярным уже в момент его написания и оставалось таковым весь XX век.
Это стихотворение убило все попытки перенести на российскую почву протестантские (или католические в их радикально-инквизиторском исполнении) методы борьбы с Дарвином. Мне казалось, что стихотворение знает каждый образованный человек. В общем-то, так и было лет 30 назад. Кто-то цитировал наизусть, кто-то кусками. В школах стихотворение изучали. Не учили наизусть «от и до», как «Песню о Буревестнике», но изучали. А наиболее яркие фрагменты стихотворения вошли в быт достаточно широких кругов… ну, примерно так, как цитаты из Ильфа и Петрова вошли в быт несколько более широких кругов…