Исцеляющая любовь
Шрифт:
Общежитие медицинского факультета представляло собой гигантскую архитектурную химеру, сочетающую худшие черты венецианской и бостонской готики.
Круглый вестибюль венчал безвкусный череп в стиле рококо, украшенный декоративными элементами, которые лучше всего определить как кошмарный сон студента-медика: извивающиеся змеи, какие-то мензурки, колбы и прочие лабораторные сосуды, дающие простор для фантазии фрейдистов. Над дверным проемом красовалось знаменитое высказывание доктора Луи Пастера: «Dans le champs de Pobservation le hasard ne favorise que les esprits pr'epares» —
За длинным дубовым столом сидели несколько студентов, назначенных ответственными за размещение новеньких. Перед каждым красовалась табличка с несколькими буквами алфавита, чтобы первокурсники не толпились все в одной очереди, а могли быстро получить свои ключи и разойтись по комнатам. Гул многих голосов, эхом отдающийся от купола, смешивался со звучащей где-то поблизости мелодией шопеновского вальса.
— А, до-диез минор, — с видом знатока вздохнул Палмер. — А играет, наверное, Рубинштейн.
— Нет, — возразил худой юноша в очках и белом халате — Играет Аппельбаум.
Лора заметила группу знакомых по колледжу и поспешила к ним. Палмер устремился за ней.
Барни, в некоторой растерянности, тоже занял очередь к столу регистрации. Он вздохнул с облегчением, убедившись, что его здесь все-таки ждали и даже выделили жилье.
Впрочем, «жилье» — это слишком громко сказано. Его комната представляла собой обшарпанный чулан. «У смертников в тюрьме и то камеры повеселее», — мысленно проворчал он. И койки помягче. Но чего еще ждать за триста баксов в год?
В комнате было душно, и Барни оставил дверь нараспашку, пока распаковывал вещи. Он как раз складывал стопкой свою спортивную одежду, когда в дверях появилось улыбающееся лицо с большими карими глазами навыкате.
— Ты первокурсник? — спросил неизвестный, вваливаясь в комнату.
Барни кивнул и протянул руку:
— Барни Ливингстон, Колумбия.
— Мори Истман, Оберлин. Я писатель.
Он глубокомысленно пыхнул трубкой, которую держал в левой руке.
— А что тогда ты делаешь в Вандербилт-холле? — удивился Барни.
— A-а, я и врачом собираюсь стать — ну, таким, как Ките, Рабле, Чехов, Артур Конан Дойл.
— Мне казалось, у Китса не было диплома, — заметил Барни.
— Зато он работал ассистентом хирурга в клинике «Сент-Томас». — Глаза у Мори заблестели. — Ты тоже хочешь писать?
— Разве что выписывать рецепты, — ответил Барни. — А ты уже публиковался?
— А, — отмахнулся Мори, — несколько рассказов в журнальчиках. Могу сунуть тебе под дверь, почитаешь. Но это все только подготовка к моему первому произведению крупной формы. Несколько издательств в Нью-Йорке уже проявляют интерес. Если ты окажешься колоритным персонажем, я выведу и твой образ.
— И что это будет за «произведение крупной формы»?
— Дневник гарвардского студента-медика. Ну, знаешь… Боль, страх — в общем, ощущения человека, ходящего по лезвию ножа.
— Хочешь, я тебе кое-что интересное скажу, Мори? Английское слово «очарование» [18] того же корня, что и латинское слово, означающее «член».
— Да ладно!
— Нет, в самом деле — у меня отец латынь преподавал. Оно происходит от fascinum — существительного среднего рода, обозначающего амулет в виде мужского полового органа. Тебе бы надо это как-то обыграть…
18
Fascinating.
— Должен тебе сказать, Барни, ты воплощение любезности на этой свалке ученых снобов.
— Благодарю. Гм… встретимся на факультетском коктейле?
— Непременно. Мне не терпится увидеть, что у нас за девчонки. Похоже, приемная комиссия белены объелась. Обычно они набирают одних крокодилов. Но в последнем наборе есть одна потрясающая девица. Я завожусь при одной только мысли о ней!
«Черт, — подумал Барни, — опять начинается».
— Да. И ее, кажется, зовут Лора Кастельяно.
— Кого? — спросил Мори.
«То есть как?» — подумал Барни.
— Я говорю о Грете Андерсен. Несколько лет назад она была Мисс Орегон. И должен тебе сказать, фигура у нее — закачаешься!
— Спасибо, что предупредил. Пойду приму душ и побреюсь. Чтобы окрутить эту твою Грету.
— Буду следить за каждым твоим шагом.
— Следи, следи, Мори. И тогда ты уверуешь в мою теорию о том, что «Камасутру» на самом деле сочинили в Бруклине.
Когда писатель наконец удалился, Барни твердо решил впредь держать свою дверь закрытой.
Через десять лет после революционного решения о приеме девушек в школу медицины Гарвардский университет сделал еще один смелый шаг, пожертвовав небольшой частью прежнего монастыря для размещения немногочисленных студенток. Женская часть Вандербилт-холла, официально называвшаяся Деканским флигелем, получила у мужской части населения название «Эрогенной зоны».
Именно здесь Лоре Кастельяно предстояло провести первый год обучения в медицинском.
Она смывала с лица дорожную пыль, когда в длинном зеркале дамского туалета показалось сияющее лицо.
— На коктейль идешь? — спросил бархатный голосок.
Лора кивнула:
— Ненадолго — у меня сегодня свидание. Кроме того, на меня почему-то плохо действует херес.
— Зря они льют его в коктейли, — ответила незнакомка, — Пагубно влияет на обмен веществ. Жутко токсичная дрянь! С чисто научной точки зрения им бы лучше наливать нам водку или виски.
— Дождешься! В подобных местах экономия главнее химии.
Девушка улыбнулась, обнажив ряд сверкающих зубов.
— Я — Грета Андерсен, — сказала она. — И у меня самый большой мандраж на всем курсе.