Исчезнувшая
Шрифт:
— Великолепно! Как раз сэндвичи делаю. Устраивайся.
Она кивает на кровать — гостиных тут нет, — а сама отправляется на кухоньку, где все как и в моей: такая же пластмассовая разделочная доска, такой же тупой нож. Нарезает помидор ломтиками. Пластиковый поднос с легкой закуской стоит на столе; желудочно-сладкий запах расползается по комнате. Грета укладывает два скользких сэндвича на одноразовые тарелки, насыпает рядом по горсточке крекеров и несет угощение в спальню. Потом сидит с «лентяйкой» и меняет один шум на другой.
Мы сидим на краешке кровати, бок
— Увидишь что-нибудь интересное, скажи, — роняет Грета.
Я кусаю сэндвич. Помидор падает и скользит по бедру.
«Деревенщина из Беверли-Хиллз». «Непредсказуемая Сьюзен». «Армагеддон».
«Шоу Эллен Эббот».
Моя фотография на весь экран. Я — основа сюжета. Опять. Смотрюсь великолепно.
— Ты это уже видела? — спрашивает Грета, не оборачиваясь. Звучит так, будто мое исчезновение — повторный показ телесериала. — Женщина пропала в день пятилетнего юбилея ее свадьбы. Муж с самого начала ведет себя странно — весь в улыбках и по уши в дерьме. Оказывается, застраховал ее жизнь на огромные деньжищи, а тут еще выяснилось, что она беременная была. И при этом парень детей не хотел.
На экране мелькают крупным планом обложки книг об «Удивительной Эми».
— Знаешь эти книги? — поворачивается Грета.
— Еще бы!
— Понравились?
— Они всем нравятся, — отвечаю я. — Такие интересные.
— Такие неестественные, — фыркает Грета.
Дают мою фотографию крупным планом.
Я жду, скажет ли Грета, как я красива.
— Ха, а она неплохо смотрится для своего возраста, — говорит блондинка. — Хорошо бы мне так сохраниться к сорока.
Эллен рассказывает мою историю аудитории. Фотография остается на экране.
— Похоже, она была испорченной девчонкой, — заявляет Грета. — Богатая, высокомерная и злобная.
Как по мне, это просто несправедливо. Я никому не давала повода считать меня такой. С тех пор как перебралась в Миссури — ну ладно, с тех пор как принялась реализовывать свой план, я вела себя исключительно осторожно, ни капли высокомерия, само добродушие и жизнерадостность. Ведь именно этого окружающие хотят от женщины. Я приветливо махала соседям, выполняла мелкие поручения подруг Мо, а иногда привозила колу какому-нибудь чумазому Стаксу Бакли. Я навещала папу Ника, и любая медсестра могла засвидетельствовать, сколь мила и любезна Эми Данн, а я тем временем нашептывала снова и снова в перепутанные извилины Билла Данна: «Приходите к нам жить, я вас люблю, приходите к нам жить».
Таких, как отец Ника, в «Комфорт-Хилле» называют бродягами. Его вечно куда-то черти несут. Но я обожаю представлять, как Билл Данн — материальное воплощение всех страхов Ника — снова и снова появляется на нашем пороге.
— Почему она тебе кажется злобной? — спрашиваю я.
Грета пожимает плечами. По телевизору крутят рекламу освежителя воздуха. Женщина распыляет его из баллончика, делая свою семью счастливой. Потом начинается ролик про тончайшие прокладки, благодаря которым женщина может надеть обтягивающее, потанцевать, встретить мужчину и уже с ним, распыляя освежитель воздуха, обрести
Уборка и месячные. Месячные и уборка.
— Ну, я просто так сказала, — отвечает Грета. — Вот слушаю, и почему-то думается про богатую скучающую суку. Вроде тех богатых сук, которые тратят деньги мужей на бизнес типа кафешек, магазинчиков и прочее дерьмо. Сплошные бутики.
Некоторые из моих нью-йоркских подруг любили строить из себя бизнес-леди. Им нравилось рассказывать всем, что они тоже работают, хотя на самом деле это была игра в работу, забава. Придумать новое пирожное, заказать канцелярские принадлежности, выбрать эффектное платье в собственном магазине.
— По всему, она из таких, — заявляет Грета. — Богатая сучка задрала нос выше некуда.
Она на минутку выходит в уборную, а я на цыпочках пробираюсь в кухню, открываю холодильник, плюю в ее молоко, в апельсиновый сок, в контейнер с картофельным салатом и так же тихонько возвращаюсь.
Звуки опорожняемого бачка. Грета входит в комнату:
— Я не хочу сказать, что это оправдывает убившего ее мужа. Просто еще одна женщина ошиблась с выбором мужчины.
Она внимательно смотрит на меня, и я ожидаю слов: «Эй, погоди-ка…»
Но Грета поворачивается к телевизору, устраиваясь на животе, как ребенок. Подбородок опирается на руки, взгляд не отрывается от моего изображения на экране.
— Нет, ты только глянь! — говорит она. — Охренеть, как этого парня все ненавидят.
Шоу в разгаре; я испытываю облегчение. Вот оно — торжество Эми.
Кэмпбелл Макинтош, подруга детства: «Эми такая заботливая — готовая мать семейства. Ей нравилось быть женой. Я уверена, из нее получилась бы замечательная мама. А Ник… Сразу ясно, что Ник не прав, никоим образом. Холодный и отстраненный. Нет, в самом деле, он казался таким расчетливым — возникало чувство, что он совершенно точно знает, сколько денег у Эми».
Кэмпбелл врет. Она всегда восхищалась Ником, боготворила его. Но я уверена: мысль о том, что он женился на мне только ради денег, ей всегда нравилась.
Шона Келли Норт, жительница Карфагена: «По мне, так он ведет себя странно. Так легкомысленно относиться к поискам жены… Знаете ли, складывается впечатление, что он просто болтает, проводит время с удовольствием. Даже со мной флиртовал, хотя мы едва знакомы. Я пыталась говорить с ним об Эми, но он не проявлял ни малейшего интереса».
Уверена, эта прожженная старая стерва при Нике обо мне даже не вспомнила.
Стивен Бакли по прозвищу Стакс, друг детства моего мужа: «Она была очень хорошей. Милой, добросердечной. А Ник? Мне тоже не показалось, что он огорчился из-за исчезновения Эми. Он оставался таким же самовлюбленным, как всегда. Немножко выпендривался. Типа того, каким крутым он стал в Нью-Йорке, а мы должны ему теперь кланяться».
Я презираю Стакса Бакли — что за гребаное имя?
Ноэль Хоторн выглядит так, будто располагает новейшими сведениями: «Я уверена, Ник ее убил. Никто не хочет об этом говорить, а я скажу. Он издевался над ней, рукам волю давал. Вот и убил в конце концов».