Исчезнувший
Шрифт:
Я резко закрыл за собой дверь, но лишь тогда, когда она с шумом захлопнулась, до меня дошло, что я наговорил и наделал. Я сам себе удивился.
Время от времени мне случалось выходить из себя, но, право же, я не из тех, кто способен наорать на президента Соединенных Штатов Америки.
Джилл догадалась о результатах нашего разговора по моему лицу.
— Неприятности? — спросила она.
— Да. Он хочет, чтобы в деле Грира я был глух, слеп и нем. А главное, он не желает мне ничего говорить, ни единого слова, и точка!
— Это из-за Уолкотта, — сказала она. — Президент боится, как бы они там, в Спрингфилде; чего-нибудь не пронюхали.
— Господи Иисусе, я все прекрасно понимаю, но это не повод, чтоб
Она подошла ко мне и сжала мое лицо ладонями. Пальцы у нее были прохладные, и я почувствовал себя неловко. Добрая нянюшка успокаивает капризного ребенка!
— Он считает тебя лучшим журналистом Америки, — сказала она. — Я тоже иногда так считаю. Я считаю, что тебе нет равных.
Она быстро поцеловала меня. Я притянул ее к себе. Два телефона включились одновременно: на ее пульте замигала лампочка, а у меня на столе загудел зуммер. Эта чертова лавочка, как язва двенадцатиперстной кишки, требовала ежечасных жертв.
Остаток дня превратился в кошмарный бред. Если что-то и делалось по расписанию, я этого не уловил. Помощник Дрю Пирсона пытался выяснить у меня, правдиво ли сообщение, будто человека в темных очках, похожего на Грира, видели в Лиссабоне. Билл Уайт просил совета относительно статьи, в которой, по-видимому, собирался сообщить, что подозрительное поведение Роудбуша в деле Грира якобы знаменует отход его от позиции «прагматического центризма». Дик Уилсон хотел знать, как я отношусь к сообщению Галлаповского института о том, что акции Роудбуша упали на три пункта. Скотти Рестон пытался затащить меня в Метрополитен-клуб, но я к тому времени уже так издергался, что мой желудок отказывался принять даже сандвич с сосиской и какао из термоса, стоявшего в тумбочке моего стола. У Ивенса и Новака опять перехлестнулись линии. Ивенс дозвонился до меня из пресс-бюро сената и задал тот же самый вопрос, который до этого уже задавал Новак из Стокгольма: справедливо ли утверждение «Лондон экономиста», что Стивен Грир зарабатывал миллионы с тех пор, как Пол Роудбуш обосновался в Белом доме? Откуда, черт возьми, я мог это знать? Олсон угостил меня пятиминутной классической лекцией об основах журналистики. А Джилл все никак не могла добраться до Дэйва Поляка. Если он действительно отправился в Рио, то, наверное, поплыл на зафрахтованной подводной лодке.
Моя пресс-конференция в четыре часа напоминала прогон быков по улочкам португальской деревни. Я был старым, испуганным, больным быком, которого до смерти измотала вся эта заваруха. А они кололи и били меня, как улюлюкающие юнцы, зонтиками с каждой стены, с каждого порога и из каждой двери. Что сообщает ФБР? Почему нельзя взять интервью у миссис Грир? Что я скажу по поводу требования конгрессменов от Пенсильвании продлить сессию конгресса до тех пор, пока Грир не будет найден? Почему Мигель Лумис отменил свою полуденную встречу с репортерами в доме Грира в Кенвуде? Правда ли, что президент отказался познакомить меня с докладом ФБР? (Вот тут я дрогнул!) Если я в самом деле ничего не знаю, соглашусь ли я с требованием налогоплательщиков удержать мою зарплату? Что я могу сказать о слухах, будто в личном сейфе Грира оказалась значительная сумма наличными?
Завершилось все настоящим шабашем, когда репортер балтиморской «Сан» потребовал, чтобы я раздал копии стенограммы пресс-конференции. Он знал, что это в лучшем случае выставит меня дураком, а в худшем — заклятым врагом свободной прессы. Я твердо ответил, что не буду отступать от установленных правил. Стенограмма только для ознакомления, а не для цитирования в печати. Корреспондент «Коплей» проворчал, что ему наплевать, потому что он сам все застенографировал и теперь может
Когда Джилл закрыла дверь за последним из этих садистов, я понял, что чувствует старый бык, добежав наконец до своего хлева и оставив позади на опустевшей улице последнего победно вопящего юнца.
Меня всего трясло, и я просто мечтал о сигарете. Впервые в жизни мне захотелось подать в отставку.
— Джилл, — сказал я, — сегодня вечером ты придешь ко мне и мы наполним шейкер для мартини до самого горлышка.
Она грустно покачала головой, и волосы ее закачались в такт, как золотой сноп.
— Мне очень жаль, Джин, — сказала она, — я бы с радостью, но сегодня не могу. Вечером к нам с Баттер придут друзья, две женщины, — мы пригласили их на обед неделю назад.
— И наверное, — подхватил я, — Баттер будет разглагольствовать до ночи на такие космические темы, как «наш господь — сутенер…».
— И так далее.
— И так далее, — повторил я. — И тому подобное.
Все было ясно. Значит, сегодня я отправлюсь к себе и напьюсь в одиночку. Если наш господь и не сутенер, то Грир наверняка мерзавец, и одно имя его — оскорбление для всех честных людей. Я уже предчувствовал, как проснусь в три утра от дикой головной боли, и заранее ощущал во рту горький вкус таблеток аспирина.
7
Питер Дескович прошел через ярко освещенный служебный коридор ЦРУ и остановился перед пурпурной дверью.
Двери в Центральном разведывательном управлении были выкрашены в разные цвета, как в детском саду. Одни были желтые, другие красные, третьи оранжевые. Были также зеленые, серые, розовые и синие. Яркие краски как бы воспевали радости слежки и шпионажа. Разведка, убеждали они посетителя, не имеет ничего общего с грязными, темными делишками. Скорее она похожа на праздничную игру.
Разноцветные двери поднимали дух тех, кто работал в огромном здании. Когда какому-нибудь несчастному специалисту, угнетенному астмой и бородавчатой супругой, осточертевало часами подсчитывать на табуляторе тоннаж, скорость и прочие возможности советского танкерного флота, ему достаточно было перекрасить свою дверь в солнечно-алый цвет, чтобы жизнь сразу стала веселее. Один из тайных агентов после долгих лет работы в желто-серых пустынях Среднего Востока по возвращении выкрасил свою дверь в снежно-белый цвет. Он говорил, что она напоминает ему зимние каникулы в Вермонте.
Пурпурный цвет этой двери обычно приводил Десковича в настроение, соответствовавшее утренним совещаниям по четвергам. На маленькой черной табличке рядом с дверью было написано «7Е26, Конференц-зал „ЮСИБ“ [8] . Дескович вздохнул и через небольшую приемную прошел в длинный зал, где еженедельно собирались главы всех разведок США.
Временами директору ФБР казалось, что он провел в этой комнате половину жизни. Стены обиты темными деревянными панелями, зеленые шторы всегда задернуты, два флага вяло свисают с древков. Один — американский флаг, второй — флаг ЦРУ — желтоклювый орел и роза ветров на синем фоне. На стенах — эмблемы различных разведывательных служб американского правительства. Под ними стоит слегка вогнутый в середине узкий стол длиной в двадцать футов.
8
Юнайтед стейтс интеллиндженс боард — Штаб разведок Соединенных Штатов.