Ищите и обрящете. Рассказы о вере и жизни
Шрифт:
В так называемой провинции нашей, в глубинке, меньше денег, нет работы. Но там ближе земля, рядом соседи, и люди еще не научились не видеть и не слышать чужого страдания. Что-то еще знают друг о друге. Чтобы понять, чем отличается бедность от нищеты, нужно приехать в большой город. Здесь, в шуме, непрестанном движении – человек совершенно одинок и беззащитен в своем
В этот раз, когда я возвращался домой после утомительного дня, на улице, перед входом в метро «Черная речка» стояла совсем старенькая женщина. Небольшого роста, в длинном выцветшем плаще. На ногах у нее надеты большие потертые кроссовки, так странно дисгармонирующие со старинной аристократической, тоже изрядно поношенной и выцветшей шляпкой. В руках она держала букетик маленьких бумажных самодельных цветов. Нет, она не просила милостыню, а предлагала купить этот жалкий, никому не нужный букет, безнадежно усталым, спешащим по своим делам, совершенно равнодушным людям. Глаза у нее были ясные и голубые. Я подошел, мы разговорились.
– Пенсия у меня маленькая, – как бы оправдываясь, сказала старушка, – раньше мы, жены, не работали, так что у меня полстажа только и набралось. Дали мне 27 рублей, потом до 36 дошло, после этого пересчитали на тысячи, сейчас получаю 290.
Мы присели на скамейку. Какой-то мальчик лет 14-ти все посматривал с любопытством, подсел, стал прислушиваться. Потом тихонько свистнул, пренебрежительно махнул рукой и убежал.
– Не обидно, как же вы на такие деньги живете? – спросил я старушку.
– Я еще, слава Богу, угол имею, постель теплую и чистую. Пенсию небольшую. Плюс тут, эти цветочки – это на чай и сахар. Когда-то я на курсах была, научили делать цветочки. Я их делала и дарила. Потом смотрю, стоят с наших курсов, продают. Жизнь-то тяжелая пошла, вот я и стала продавать. Мне жить уже плохо, все-таки, шутка сказать, 92 года. Приду почитаю, хоть это еще могу, лягу спать. Встану, а легкости в теле нет, как будто всю ночь дрова таскала. А чтобы сделать первый шаг, надо раскачаться сначала. Так и живу.
– До революции так же тяжело жили,
– Да как вам сказать… Нас в семье детей было трое. Отец-то, простой рабочий, кормил нас всех. Мать занималась по хозяйству. И мы сыты были. У кого было и по 5–6 детей – тоже не голодали. Конечно, что такое мороженое, мы не знали, но обед всегда был. Покупали продукты на рынке. Сколько имеешь денег, на столько и покупай.
На мой вопрос, чем же занималась в те времена ее мама, моя собеседница искренне удивилась:
– Да если у нее трое ребят, мало ли дел по хозяйству! И на рынок сходить, обед приготовить, комнату убрать, постирать… У нас одна комната была. Раньше в отдельных квартирах жили только господа. Печка, дровяное отопление, вода холодная. В кухне стояла одна плита, на ней 5 конфорок. И все-таки успевали приготовить обед все. На нашей улице жили рабочие, и сама улица называлась «Рабочей». На улице была одна булочная, там наши мамы покупали хлеб. И к двунадесятым праздникам: Рождеству, Пасхе… купец этой булочной каждой хозяйке давал десяток пирожных бесплатно. Мы же ребятишки были, что с нас взять? Праздник-то уже кончился, а мы идем в булочную и говорим: «Дяденька, нам бы праздничного». А сами-то все съели уже. «Как праздничного?! Мать-то ваша взяла». – «Не-е, дяденька, нет!» Он, чтобы отстать от нас, сунет всем по пирожному. И мы идем с «праздничным». Проще жизнь-то была. Наверное, не одни мы ходили, еще были желающие, – старушка задумалась, машинально перебирая свой букетик. – Нищие стояли только у церкви, на улице ни одного не увидишь. Я помню одну старушку. Снимала она угол – кроватка, столик, сундучок – и все. Стояла у церкви, родных не было, старая-старая. Кто пирожок испечет дома, то кусок обязательно ей: «Снеси-ка Марье Авдеевне!» Так что по праздникам она была сыта. Да и в другие дни народ ее не забывал: подавал милостыню, пасху, куличи, яички. А сейчас, говорят, у некоторых это как работа. Переоденется в «рабочее» и тянет руку. «Отработал», и домой. Бога люди забыли.
Конец ознакомительного фрагмента.