Ищите связь...

Архипенко Владимир Кузьмич

Под утро арестованных вывели на верхнюю палубу. Сначала их выстроили вдоль борта. Отделенные от них штыками гардемаринских винтовок, молча смотрели на связанных, избитых товарищей матросы со шканцев. Из командирской рубки стремительно вышел сопровождаемый офицерами адмирал Эссен, остановился возле строя арестованных, обвел каждого налитыми кровью глазами и вдруг крикнул зычно:

— Смирно стоять!

Строй колыхнулся, но почти никто из матросов не выполнил адмиральской команды. И тогда Эссен зашелся от крика:

— Сволочи! Предатели… Я вам покажу, как делать бунт против царя! Зачинщиков прикажу расстрелять, других сгною на каторге и в тюрьмах… Не остановлюсь

ни перед чем, чтобы искоренить крамолу, хотя бы мне пришлось взорвать весь флот!

Выплеснув до конца свой гнев, адмирал приказал грузить арестованных на подогнанную баржу.

Утром заглянувший в каюту командира Миштовт был поражен тем, как за одну ночь мог измениться человек. Лицо Небольсина было изжелта-серым, под глазами темнели набрякшие мешки.

Миштовт доложил командиру, что прибывшая из Петербурга группа рабочих ждет отправки на корабль, чтобы начать осмотр и ремонт механизмов. Во-вторых, работник Эстляндского жандармского управления Шабельский выразил пожелание встретиться с командиром. Выслушав Миштовта, Небольсин замахал руками, сослался на приступ печени и поручил старшему офицеру самому заняться всеми делами.

На этот раз Шабельский явился на встречу в жандармской форме. Миштовт с некоторой долей зависти отметил, что в синем, облегающем фигуру мундире гость выглядит весьма импозантно.

— Рад приветствовать вас, господин ротмистр, на своем корабле! — сказал он с деланным радушием.

— В общем, к черту церемонии! — довольно грубо прервал его жандарм. — Вы бы лучше рассказали мне, старший лейтенант, по какой причине вы так неосмотрительно поспешили с арестами?

— Поспешил?! — Миштовт огорошенно смотрел на собеседника. — Надеюсь, вы шутите, господин ротмистр?

Он искренне недоумевал. Неужели этот лощеный жандарм не мог сообразить столь простой вещи, что именно он, Миштовт, явился, в сущности, спасителем корабля, что он не растерялся в тот самый момент, когда малейшее промедление грозило непоправимыми последствиями? Или это действительно лишь неудачная шутка?

— Да нет уж, какие могут быть шутки в нашем деле! — недовольным тоном произнес Шабельский. — Посудите сами: улик-то против арестованных практически нет. Ну, с чем мы можем выйти на суд? Не вывести же нам на трибуну вашего осведомителя! Или вы наивно полагаете, что арестованные на следствии выложат все, что знают о подготовке восстания? Может быть, вы полагаете, что они поторопятся с признаниями, которые приведут их прямиком на виселицу? Ведь нужны же нам для успокоения общественного мнения хоть какие-то улики? А где они, я вас спрашиваю? Даже оружия вы не сумели ни у кого обнаружить. А ведь я уверен, кое-что у них было при себе до момента ареста. Наверняка успели передать, спрятать, когда поняли, что их идут арестовывать. Нет, милейший, так дела не делают. Нужно было сразу же после ареста произвести поголовный обыск команды. Как бы то ни было, я вынужден буду доложить по инстанции о вопиющем вашем упущении…

Миштовт обескураженно молчал. Он вдруг совершенно отчетливо осознал, что этот жандарм не примет от него никаких объяснений, что оправдываться бесполезно, что вместо ожидаемых наград ждут его одни неприятности… Вот ведь как повернул дело мерзавец Шабельский! Вот ведь как получается!

А жандарм неожиданно улыбнулся и совсем доброжелательно сказал:

— Да вы выпейте водички. Знаете — помогает…

Капитан первого ранга Небольсин но вышел в кают-компанию ни к завтраку, ни к обеду. Никого не принимая, он несколько

часов провел в уединении, пытаясь разобраться, что произошло, и предугадать, что его ожидает в будущем. Какого-либо недовольства со стороны начальства Небольсин не слишком опасался. Попытки мятежей в последние годы стали словно бы неотъемлемой принадлежностью флота и, в общем, перестали уже удивлять. И сами факты арестов стали чем-то обычным. Недавно он своими глазами видел сводку, где говорилось, что с апреля по июнь на Балтийском флота арестовано почти семьсот человек. В Кронштадте введено военное положение. На этом фоне вчерашний арест двадцати шести пройдет почти незамеченным.

Командир корабля боялся не гнева начальства, а совсем другого. Он слишком хорошо понимал, что среди нескольких сот матросов, входивших в состав экипажа, немало таких, кто в благоприятный момент может взяться за оружие. И за что такое проклятие, когда каждый божий день приходится опасаться за свою жизнь? Вчера ведь, в сущности, только случай и спас… А через месяц-другой — все снова?

Что можно сделать в таком положении? Ужесточить режим? Покойный Петр Аркадьевич Столыпин уж до такой степени был жестким, что дальше ехать некуда.

Сколько людей перевешано и расстреляно за время его правления! Наверное, не меньше, чем погибло за всю русско-японскую войну. А результат? Сейчас и в газету заглянуть страшно — забастовки, беспорядки, мятежи… И все же нет другого выхода, кроме жесточайших репрессий. Страх неотвратимого наказания — вот что должно денно и нощно давить на сознание матроса.

Недавно морской министр Григорович доверительно показал ему проект изменения девяностой статьи военно-морского устава о наказаниях. Суть изменения состояла в том, что за противоправительственную деятельность матросов теперь будут судить и наказывать по законам военного времени. И это правильно. Когда оставшиеся на корабле сообщники арестованных (а в том, что они есть, Небольсин нисколько не сомневался) узнают, что их товарищи повешены или расстреляны за попытку мятежа, им придется всерьез задуматься.

Вбивать, вбивать страх в матросов — вот что сейчас самое главное!

Эта мысль и определила содержание выступления командира корабля, когда в шестнадцать ноль-ноль он вышел к выстроенной на палубе команде. Матросы стояли ровной, четкой шеренгой, но в их напряженных лицах Небольсин видел скрытую угрозу. Его внимание привлек высокий широкоплечий матрос с дерзкими карими глазами, стоявший на правом фланге. Небольсину чудился в его взгляде вызов.

Начав говорить, он все время чувствовал, что матрос неотрывно смотрит на него, и постепенно Небольсин начал закипать, хотя и без того был взвинчен. Казалось ли ему, или это было на самом деле, но только во взгляде матроса была уже не враждебность даже, а скорее насмешка. Командир стал беситься не на шутку, и голос его, как он сам с ужасом заметил, сорвался на визг.

— Всех выловлю! — кричал Небольсин. — Властью, данной мне государем императором, уничтожу подлецов-бунтарей, искореню всех мерзавцев… очищу корабль!

Он запнулся, помолчал, собираясь с мыслями, и снова взглянул на высокого матроса, чьи карие глаза и впрямь глядели насмешливо и дерзко, сбивали с толку капитана первого ранга, уводили его мысль куда-то в сторону. Лишь большим усилием воли Небольсин подавил неприятное ощущение и сумел закончить свою речь довольно твердо.

— Линейный корабль «Император Павел I» не может опозорить своего имени. Я не пожалею ни времени, ни сил для того, чтобы он стал примером и образцом для всего императорского флота!