Ищу квартиру на Арбате
Шрифт:
Семен внимательно слушал. Лариса помрачнела.
– Ни разу моя репутация не была запятнана. Я с большим сочувствием отношусь к тому, что мой брат при смерти, – он тепло и твердо посмотрел Семену в глаза.
– Да. Я вижу. Вы – честный человек. Меня в министерстве за глаза сканером называли. Подписываем, – сдался Семен.
– Если вы передумали, я не возьму никакой платы и уйду, – добавил нотариус и взялся за портфель.
– Нет. Оставайтесь. Вот свидетельства на собственность. Главное внимательно проверить все адреса и цифры.
Нотариус
Нотариус подбежал к кровати, взял Семена за руку и спросил по-русски:
– Я придет… зафтра?
– Какое зафтра? – с горечью ответил ему Семен.
Нотариус его понял, снова сел за стол и аккуратно разложил бумаги.
Семен устало прикрыл глаза и провалился в обычную теперь дремоту, уводящую его в бескрайний темный глухой коридор, в котором он шел на ощупь мелкими шажками без надежды найти спасительную дверь, ибо дверей в коридоре не было. Обратно его возвращали голоса врачей или Ларисы, которым все еще что-то было от него нужно. Однако Семен был им благодарен: если бы не они, он не дождался бы свою (как поздно он это осознал – свою) Катю.
В этот раз в полузабытьи он шел по тому же коридору, но чувствовал Катино присутствие где-то рядом. Он даже протянул руку в робкой надежде дотронуться до нее, но ощутил лишь шероховатую и будто теплую поверхность стены. А Катя все-таки была здесь, но словно отделенная от него невидимой перегородкой. Впрочем, все в этом не имеющем конца коридоре было невидимым, даже он сам.
Семен остановился и прижался ладонями и лбом к стене. Странно, до сего дня он не чувствовал живительного тепла коридорных стен, или это Катино присутствие преображало его потустороннюю, но пока обратимую реальность. Он вновь открыл глаза, не понимая, сколько прошло времени, и взглянул за окно. За окном темнело. Нотариус все еще сидел за столом.
– Ну, что там у вас? – спросил Семен.
– Все готово, как Вы распорядились, – перевел Иван слова нотариуса.
– А где Лариса?
– Вышла кофе попить, – ответил Алик.
Нотариус принялся читать завещание. Иван переводил, на лбу у него выступили крупные капли пота, и он без конца вытирал лоб серым мятым платком.
– Чего это ты, Ваня, так разволновался? – спросил Семен.
– Уже шестой час сидим, Семен Георгиевич. Жарко.
– Понятно. Значит, это только меня знобит.
Чтение заняло больше получаса. Семен старался внимательно вслушиваться в текст, но слабо заглушаемая лекарствами боль накрыла свинцовым одеялом так, что он с трудом улавливал смысл произносимых нотариусом слов.
– Почему я не услышал, как он произносит фамилию Суворова? – спросил Семен, когда нотариус закончил.
– Была-была, вот дом на Николиной Горе и акции – все Суворовой, – ответил Иван.
Семидесятилетний нотариус тоже утомился, да и вид умирающего не добавлял ему оптимизма. И все же он спросил у Ивана, чего хотел Семен. Иван перевел: «Клиент спрашивает, где медсестра по фамилии Суворова, которая должна прийти на ночную смену». Нотариус удовлетворенно закивал и даже подмигнул
– Суворрров, Суворров!
– Ну, слава Богу. Спасибо, дорогой, что сделал все честь по чести.
Иван положил перед Семеном документы. Семен старался как раньше, по-министерски твердо, поставить свою подпись. Но пальцы не слушались его, и первая буква С получилась кривой. Он сел поудобнее и, превозмогая слабость и боль, подписал все бумаги.
– Алик, отложи экземпляры для Кати вон в ту красную папку.
Пока нотариус собирал свой портфель, аккуратно складывая печати в отдельные ячейки, Семен откинулся на подушку. Его воля исполнена, и это главное.
Катя подошла к Стене Плача с женской стороны. Словно хвостики амадин, между святых камней виднелись сложенные записки. Каждая трещина, каждая щелочка в Стене были законопачены бумажками.
Сердце ее бешено стучало. Конечно, она много читала о Западной Стене и осознавала всю святость этого места, но не ожидала, что почувствует ее именно так: ошеломляюще разом, как накрывает морской волной, до самого центра того, что ощущаешь, как свое «я», где могут отзываться только личные переживания.
«Интересно, как поступают с записками в русских православных храмах?» – мелькнуло в голове. Она знала, что по иудейскому закону молитвенные записки не могут быть просто выброшены. По издревле заведенному обычаю рабби Стены Плача два раза в год вместе с помощниками совершает обряд захоронения записок с просьбами Богу на еврейском кладбище на Масличной горе. Это самый почетный способ обращения с записками.
Катя отогнала суетные мысли. Присутствие в мире Бога ощущалось тут настолько реально, физически, что тело само подсказывало единственно верное движение – хотелось прикоснуться к материальному воплощению Чуда, соединиться с ним. Стоящие прижимались лбом к стене. Историческая память намоленного места гипнотизировала, повелевала, и сама воля его была свята.
Величие иудейской святыни удивительным образом пробудило в ней детское чувство – такое же, как переулки Арбата. Она прислушалась к себе и подтвердила: это второе место в мире, где душа ее встрепенулась в самом подлинном и искреннем ожидании близкого чуда. Но если арбатские улочки и переулки возвращали ей веру в чудесное Сейчас (вот-вот зажгут огни на елке в темной большой комнате, по стенам заходят причудливые тени и дом преобразится, как сказочный замок), то выжженная солнцем Стена, как магнит, тянула из глубин памяти коллективное бессознательное – веру в чудесное Всегда. Абсолютное торжество Чуда на земле.
Она задумалась над тем, что должна попросить у Всевышнего. В душе дрогнули самые потаенные струнки. Кровная сопричастность трагедии иудейского народа дополнялась горечью осознания неотвратимой смерти Семена. Катя написала несколько строк. Достала листочек, который дала ей мама. Встала на цыпочки и положила обе записки как можно выше.
Двумя белыми лепестками на древней Стене стало больше, два голоса вплелись в общий молитвенный хор, обращенный к Спасителю, который по всем скорбит, всех слышит и всем поможет. И помощь эта придет в урочный час, у каждого свой.