Ищу страну Синегорию
Шрифт:
В нашей квартире кухня — тот же клуб.
Здесь наскоро завтракают по утрам и неторопливо ужинают вечером. Каждый у своего стола. Над столом у Вероники Борисовны «персональная» лампочка. Общей ей недостаточно. В кухне часто бывает тесно, но никогда — шумно.
С приходом молодоженов все изменилось. Он все время что-то вертел в руках, садился, вскакивал, расшвыривал стулья. И говорил, говорил…
Мы тут же узнали, что он — геолог. Зовут его Дмитрием, но он больше привык, чтобы звали Димой. Что он исключительно, просто невероятно везучий человек! Ведь
Слушать его было трудно. От его сильного раскатистого голоса звенело в ушах и тоненько жаловались друг другу чашки на полке.
А она молчала. Только незаметно расставляла по местам брошенные им вещи и улыбалась.
…Дня через два Вероника Борисовна не смогла найти любимой чашки. Она решительно постучалась к молодоженам, но вернулась с пустыми руками.
— Нет, как хотите, а так нельзя — ведь они же люди! Плитка стоит прямо на полу, на ней чайник, а сами в углу на чемоданах сидят! Я думаю, мы с Иваном Семеновичем вполне можем отдать им Гришенькин стол: все равно он в армии. И пару стульев.
— А как же чашка? — нарочно спросила я.
— Чашка? Что же, чашка… У них, конечно, но знаете, Клавдия Алексеевна, Дима такой милый мальчик, он так извинялся. Пусть остается. Кстати, вы вполне могли бы тоже хоть что-то для них сделать. Например, отдать им кушетку. Она же совсем вам не нужна!
Кушетку я им отдала, а Вероника Борисовна, кроме стола и стульев, уступила еще и тумбочку на кухне. Чтобы Майке было куда поставить плитку.
Вещи как-то сами собой потянулись в Димину комнату. Сегодня исчез с кухни еще один стул, завтра на стене в прихожей оказалось белое пятно на месте шкафа, в котором хранились зимние вещи. Нарушились незыблемые устои личной собственности — не стало персональных столов, лампочек и табуретов. Все это, в случае надобности, перекочевывало в комнату молодоженов, иногда возвращалось, но чаще оставалось там.
Наверное, Диме легко жилось на свете. Иногда я думала, что слишком легко. И еще, что у него уж очень красивые глаза. Такие не нужны мужчине. Впрочем, в шестьдесят лет не так уж важно, какие глаза у твоего соседа. Майке эти глаза были, конечно, дороже всего на свете.
Как-то уходя с кухни, я услышала, как он тихо сказал:
— Смотри, Майча, у нее уши, как у белого кролика. Светятся насквозь!
Я не обиделась. Что ж! Таким людям и невдомек, как нелегко проходит жизнь некрасивого человека. Да еще женщины.
…Нашу квартиру покинула тишина. До этого она по-старушечьи хозяйничала во всех углах. Боязливо и скучно. С тишиной ничто не уживалось. Если кто-то включал радио, оно звучало тревожаще громко. Форточку тоже хотелось скорее закрыть: сквозь нее к нам врывалась улица. Годами квартиру наполняли маленькие, но постоянные привычки и приросшие к месту вещи.
Теперь тишине не стало
Сегодня Иван Семенович не смог выпить свою обязательную чашку кофе: куда-то исчез кофейник. Вероника Борисовна не нашла своего халата. Я напрасно искала газету.
Спрашивать о чем-то Майку было бесполезно: она готовила обед.
Принялась она за него спозаранку. Вся беда была в том, что Майка совершенно не могла заниматься чем-нибудь одним хоть полчаса.
Кинув на сковородку мясо, она вдруг начала мыть в кухне пол. С особенным удовольствием сгоняла вещи со своих мест.
— Мама всегда говорила: вымой по углам, а середина сама себя вымоет.
Середину домывала домработница Веры Борисовны — Маша. Забытое Майкой мясо успело сгореть, и теперь она тыкалась по чужим полкам, соображая, что бы еще сготовить.
— Ой, да что же мне делать? Ведь муж сейчас придет! Слово «муж» она произносила горделиво и значительно.
Маша ворчала:
— И кто только тебя просит? Занималась бы своей стряпней, господи прости! Куда мой перец потащила, егоза?!
Майка с разбегу поцеловала Машу не то в шею, не то в затылок:
— Ой, тетенька Машенька, извините! Ну что же, что же делать?! Чайник хоть, что ли, поставить?
— Чайник! Ведро пожарное, а не чайник. Все не как у людей, — не сдавалась Маша, но видно было, что ворчит она просто так — для порядка.
А чайник и действительно был особенный — огромный, с продавленным боком и ручкой из проволоки. Дима звал его «таежником» и очень им гордился. В него можно было налить чуть не полведра воды.
Пока Майка с трудом, вся перегнувшись назад, тащила его из комнаты, Маша, повздыхав, достала откуда-то готовые котлеты, почистила картошку. Все это молча, с поджатыми губами. Обернулась ко мне:
— Клавдия Алексеевна, я смотрю, у вас давно початая банка помидоров стоит. Дайте немножко… этой.
Майка только быстро закивала головой. Говорить она не могла, так как держала во рту вилку. Ей, как всегда, хотелось сделать все зараз, а рук не хватало.
Дима примчался как вихрь. Громко хлопнула дверь, что-то упало в коридоре. Через полчаса убежал, на ходу дожевывая котлету. Маше вряд ли стоило хлопотать. Он съел бы и горелое Майкино мясо. Но когда я посмотрела на Майкино личико, я подумала иначе: ведь и этот нелепый обед — маленькая бусинка в ожерелье Майкиного семейного счастья… А бусы так легко рассыпать!
…Однажды вечером лестничный пролет загудел, словно в него втиснули демонстрацию. Дверь рванулась с петель:
— Майча! Принимай гостей! Устраиваем «большой ералаш»!
Через минуту в квартире негде было повернуться. Димины гости везде чувствовали себя дома — видно, он подбирал их по своему образцу. Плечистые парни в свитерах, чертыхаясь, кололи на кухне сахар. Один складным ножом нарезал хлеб, потом, порывшись в ящике Вероники Борисовны, достал консервный ключ и принялся открывать банки. Дима, как фокусник, вытаскивал из карманов плаща бутылки шампанского и шоколад.