Иск Истории
Шрифт:
История с выселением за полвека обросла множеством слухов, «документов», исследований, и над всем этим как-то странно витает ощущение, что такое дело было просто немыслимо. Но почему? «Идолу всех времен и народов», выселявшему в течение считанных часов целые «отдельно взятые народы» в дальние края, выселить пару миллионов евреев было легче легкого.
Велики лермонтовские слова: «Есть Божий суд, наперсники разврата…»
По священным книгам иудаизма император Тит решил больше быть в море, ибо считал, что еврейский Бог непобедим лишь на суше. «А ты поборись с самым ничтожным моим творением», – сказал Бог и вселил
Ничтожный сосудик в ничтожной части тела дряхлого существа, сочетавшего в одном лице Артаксерскса и Аммана, решил дело. Жребий, по-древнееврейски «пур», был брошен в дни праздника Пурим 1953 года.
«Сумерки» советской власти в 90-е годы прошлого века породили огромную эмигрантскую волну евреев на Запад и, главным образом, в Израиль, почти освободив российское пространство от еврейского присутствия. Слух о готовящихся еврейских погромах катился по «всей Руси великой». Наученный тысячелетним опытом еврей не стал дожидаться превращения слуха в действие.
Высокочтимые авторы высчитывают, прикидывают, обличают «раздувание» числа жертв в погромах. Но какое это имеет отношение к чувству перманентного страха погрома, ставшего генетическим в душе русского еврея, даже если он пытается прилюдно доказать, что любит Россию, ее культуру, а товарища Сталина больше собственной матери и отца, клянет Израиль с оглядкой, ибо знает, что тот и эти проклятья простит ему. Было такое в тысячелетней истории народа Израиля, когда испанские евреи крестились, а потом изобрели молитву, произносимую в Судный день всеми евреями мира: «Кол нидрей» – все обеты, данные нами под страхом смерти, прости нам. Как говорил великий Тертуллиан по отношению к атеистам: Бог покрывает и ваше неверие…
Приходится констатировать, с сожалением, что всем этим крикунам страх выел последние крохи личного достоинства. Не говоря уже о достоинстве национальном.
Но что спросишь с жертв и их потомков после бессмысленной крестьянской резни и лихих налетов батек, махровых да хмельных, то ли от вина, то ли от еврейской крови, Махно и Хмельницких. В «сумерках идолов» естественна прерогатива «больших народов» проливать кровь «малого народа». Не припомню, чтоб «малый народ» проливал русскую или украинскую кровь, хотя эти «большие народы» на всех перекрестках орали: «Жиды пьют нашу кровь». Но проливать? Разве только в «Протоколах сионских мудрецов». И хотя этот «кровавый навет» десятки раз всеми власть предержащими и всяческими судами опровергался, в глубине души этих «больших народов» теплится свечечка сомнения, легко раздуваемая в пламя в моменты безответственности власти. Беспомощность жертв и запах пролитой крови порождает беспощадность и озверение.
Я уверен, евреи чуяли приближение погрома, как животные – приближение землетрясения, но, в отличие от них, не бежали спасаться, а замирали, как зайцы, ослепленные фарами летящей на них машины. Умение евреев обустраиваться на пепелище только что пронесшегося погрома, говорит о глубокой ущербности души, вышколенной тысячелетними кровопролитиями.
Погромы свое дело сделали. Они стали страшным, длящимся через весь век сном еврейской души.
Просыпаюсь весь в поту и – будто камень с плеч.
Или с голени: привязывали, чтоб не всплыл.
И глубокий – через всю жизнь – вдох: я в Израиле.
Перекликаются на древнееврейском (только подумать!) молодые голоса ребят,
Сиротлив и дерзок человеческий голос в ровном шуме средиземноморских вод.
Но неуничтожим.
В Иудее Христа на тысячелетия вперед читалась судьба еврейского народа, Разница лишь в том, что тогда Римская империя властвовала над народом Израиля на его земле. Не был он еще «изгоем», «чуждым наростом», «паразитом». Иисус вовсе не был идумеем или сирийцем, хотя в течение тысячелетий не прекращаются попытки вывести его из среды евреев. Это были внутренние распри в среде евреев, какие бывает в любом народе. Но евреи отличаются одной трагической особенностью: все их внутренние распри сразу становятся предметом разборки в мировом плане. Сор мгновенно выносится из избы.
Архетип «евреи во всем виноваты»! – столь же бессмертен, как и Вечный Жид.
Сюжет скуден, но всегда обильно пропитан еврейской кровью.
Можно ослабить жгущий душу «раскаленный» вопрос, объективно, насколько это возможно, не подаваясь эмоциям, вести историческое расследование. При таком «медлительном» рассмотрении, по законам текста, который тут же как бы забывается за краем читающего глаза, снимается «накал». Но сколько не накладывай пластырей цитат, ремарок, возмущений и пониманий на кровавую бойню, сквозь них проступает, сочится, струится кровь безвинных.
Неотменимы слова Юлиана Тувима об общности еврейского народа не по крови, текущей в жилах, а по крови, текущей из жил. Чудовищный поток этой крови течет погромами конца ХIХ-го, начала ХХ-го столетия, гражданской войной, Второй мировой, проваливаясь водопадом в бездну Шоа-ГУЛаг, сводя с ума любого историка, видящего, как сгорают, съеживаются, превращаются в пепел, подобно сжигаемым погромщиками священным еврейским книгам, листки Истории.
В русской философской традиции не называемые великими по определенным обстоятельствам, и, тем не менее, великие русские философы Владимир Соловьев и Николай Бердяев (двух других, евреев, Л.Шестова (Шварцмана) и С.Франка не называю) чутко улавливали антисемитский синдром славянской души, за что ненавидимы были черносотенцами и «михаилархангельцами».
Высокопочтенного автора поражает качество евреев не ассимилироваться в течение тысячелетий, которое вроде бы и самим евреям непонятно. Если отбросить мистику, которая в данном деле, несомненно, играет немалую роль, то в реальности, чтобы понять это, надо быть «в этой шкуре», хотя бы на время, как в знаменитой «кровавой шутке» с обменом паспортов.
Удивительное дело. Стоит лишь попытаться взобраться на философскую высоту размышления о судьбах России, как очередная мутная волна ксенофобии с явным привкусом антисемитизма мгновенно снесет вниз.
В России просто невозможно заниматься чистой философией.
В России невозможен Кант, всю жизнь погруженный в философские исследования с перерывом на обед и сон.
Тут же злоба дня ворвется визгливой, тормозящей на полном ходу и все же врезавшейся в своего собрата машиной. Скомкает и опошлит ход мысли. Не успеешь опомниться, втянет в какие-то невообразимые по тупости тупики реальности.
Не вопросы вечности, жизненной тайны, Божественных начертаний и заповедей, а опять и опять «Кто виноват?» и «Что делать?» В тайниках сознания молчаливого большинства ответы на эти вопросы готовы еще до того, как они заданы.