Искать, всегда искать ! (Преображение России - 16)
Шрифт:
Таня не знала, о чем они говорили, уходя вдвоем, и не думала об этом; она замечала только, что, когда они возвращались, мать подбегала к ней, несколько даже смешно, как наседка, растопырив руки, целовала дольше и сильнее, чем обыкновенно, и бормотала не совсем внятно:
– Ну что, Танек, ничего с тобой?.. Тебе весело?.. А я так боялась!
Но Анри пробыл на их даче всего только четыре дня: отцу его, диабетику, стало почему-то хуже, и он решил перейти на другую дачу, где обещали лучшие обеды. Это было далеко где-то, и Таня не видела больше Анри. К морю снова начали ходить втроем.
Однажды Серафима Петровна увидала в руках Даутова какие-то ромбы чего-то почти прозрачного, как ей показалось - каменной соли. Так она и спросила:
– Это что у вас? Каменная соль? Откуда вы ее взяли?
– Нет, это - исландский шпат, он же
– Зачем он вам нужен?
– Мне лично, да еще в данное время, решительно ни за чем не нужен. А так, вообще, он любопытен... Прежде всего, он двуосный, то есть обладает двойным преломлением света... Шлифуется, как стекло, употребляется для оптических целей.
– Вы об этом так говорите, как будто вы геолог?
– Да, я в этой области кое-что знаю.
– А как же вы мне сказали, что ваша профессия - делать революцию?
Он улыбнулся:
– Одно другому не мешает... И одно дело - что-нибудь делать, другое знать что-нибудь: например, об известковом шпате.
Когда он улыбался, то лицо его становилось очень мягким, даже будто застенчивым. Глядя внимательно на это его улыбающееся мягкое лицо, спросила живо Серафима Петровна:
– Неужели вы кого-нибудь убили? Я не верю!
– Убил? Нет, не пришлось... Не случилось никого убивать... Да ведь я и не террорист. Члены нашей партии в губернаторов стрелять считают излишним занятием. На место одного убитого ставили другого, такого же, - так было... А делу революции от этого был явный вред.
– Ну, хорошо, допустим, вы в губернаторов не стреляли... За что же в таком случае вас отправили на каторгу?
– За антивоенную пропаганду.
– Вот как! За антивоенную?.. Как же вы ее вели... и где?
– Ну вот - "как"! Вел так, как находил возможным, а где именно? Там, где было вообще много солдат... Впрочем, делал я это везде, где мог, но недостаточно осмотрительно - потому и попался.
– Отчего у вас на голове - простите за нескромный вопрос!
– какая-то плешина сбоку? Это вас били жандармы? Или вы просто упали на что-нибудь?
– Жандармы? Вот это?
– дотронулся Даутов до плешины.
– Нет, это не жандармы... Это было раньше. Это еще до вступления в партию меня однажды хотели убить... Потом-то меня не один раз били, но уже на более законном основании, а это - простая случайность.
И Даутов опять улыбнулся скромно и добавил:
– Когда сидишь на берегу такого вот моря и всякая тут красота вокруг тебя, то даже перестаешь и верить, что с тобою что-то такое было... Однако вспоминается кое-что... И больше всего почему-то ссылка - больше ссылка, чем каторга... Должно быть, потому, что она была сначала и не в привычку, а каторга уже после, и в ней мало оригинального... Главное, в первый раз поэтому очень всякие назаконности отмечались и возмущали, конечно. Гм... даже смешно. Наказывает тебя самодержавная власть, делает она с тобой, что ей угодно, а ты все-таки требуешь, чтобы она тебя уничтожила не как-нибудь, а непременно по закону! По закону, какой она же сама и сочинила! Теперь уже это кажется смешным, а тогда возмущало очень серьезно.
– Например? Что же возмущало?
– Например?.. Гм... Что бы вам такое вспомнить? Например, хотя бы то, что от Самары до Красноярска вели меня в наручнях, а этого политическим ссыльным совсем не полагалось... И вот я протестовал всячески, подавал даже заявления по начальству, - смешно!.. Как будто это могло к чему-нибудь привести! А идти все время в наручнях - с непривычки это тяжело казалось. В Красноярске пересыльная тюрьма огромная - четыре корпуса двухэтажных... И вот вы представьте, что было: каждую неделю через эту тюрьму проходила огромная партия каторжан, человек полтораста, и больше всё политические... Так боролось с нами покойное царское правительство. Нельзя отказать ему - в очень широких масштабах велась борьба... Не борьба, а война внутри страны. И все-таки мы победили!
– В каких же местах вы были в ссылке?
– Не так далеко от Енисейска... От Красноярска до Енисейска доехали водою, а в Енисейске продержали недолго, недели две... Только очень гнусная там была тюрьма и часовые какие-то свирепые: чуть подойдешь к окну, стреляли без всякого предупреждения... Для чего, спрашивается, такие строгости
– Ну, хорошо, - отчего же вы не бежали, если могли уходить так далеко одни, без всякой охраны?
– очень удивилась Серафима Петровна.
– С чем же и как бежать? Без сапог, без денег, без поддельного паспорта? Так далеко не убежишь... А потом я бежал, конечно, когда получил деньги. Но тут началась война, и, конечно, ринулся я в антивоенную работу... А уж за это во время войны - хорошо еще, что присужден был только к каторге!.. Могли бы подарить и столыпинский галстук.
– Зато уж теперь можете вы не бояться ареста!
– И свободно вести антивоенную пропаганду?
– улыбнулся Даутов.
– Но ведь революция уже совершилась!
– Однако война продолжается или нет?
– Ну, если и продолжается, то как-то уж очень вяло.
– Как бы она вяло ни продолжалась, но продолжается... Конечно, мы ведем энергичнейшую пропаганду на фронте, и фронт почти уже развалился, солдаты бегут домой, но нужно, чтобы не почти, а совсем он развалился, это раз, а во-вторых, надо, чтобы революцию...
– Углубить?
– подсказала она быстро.
– Да, из буржуазной сделать социалистической... Вы не владелица, скажем, пяти тысяч десятин чернозема или угольной шахты, не попадья, не купчиха, не генеральша... Зачем вам такая революция, как теперь? Вы учительница, значит принадлежите к трудовой интеллигенции, значит ваши интересы и мои - одни и те же, - я тоже из трудящихся интеллигентов... Кажется, ясно, что, чего добиваюсь я, того же должны желать и вы.
Даутов смотрел на Серафиму Петровну теперь не улыбаясь. Она спросила:
– Чего же желаете вы?